Книги, рекомендуемые феминистками

Из книги «Знак не сотрётся. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах» (Agey Tomesh, 2019)

Из предисловия

Возможность сказать о себе и своей судьбе открыто появилась для бывших остарбайтеров фактически лишь с начала 1990-х годов. И первым шагом для многих стали письма в «Мемориал».
В большинстве из них содержались лишь самые краткие биографические сведения: когда человек был угнан, где находился в Германии и т. п. Иногда письмо сопровождалось характерной припиской: «Кроме памяти, других документов у меня нет». Действительно, во время фильтрационной проверки немецкие документы, подтверждающие пребывание в Германии, у остарбайтеров, как правило, изымались. Да и после войны хранить такие документы (если у кого-то они и уцелели) людям казалось небезопасным, и свидетельства, связанные с годами в Германии, были уничтожены позднее самими остарбайтерами или их родственниками.

* Рассказывает Галина Аграновская(Дятьково, Брянская обл.):
«Папа ездил по партизанским отрядам. <…> Мы были на волоске от гибели. Кто-то донесет – и мы будем уничтожены. Спас нас полицай (отец маминого ученика). Мальчик жуткий был недотёпа и двоечник. Мама оставалась с ним после уроков и тянула его из класса в класс. До войны он был милиционер, а когда пришли немцы, из милиционера превратился в полицая. И вот ночью он постучал [в окно] и очень тихо маме сказал: “Вера Михайловна, вы в списке на расстрел. Утром, в пять часов будьте у школы, я буду
объявлять список – угонять в Германию, будут стоять грузовики. Я вас записал, я вашу фамилию [написал] по-другому. Слушайте внимательно”. Фамилию я запомнила: Хамахина – не Каманина, а Хамахина».

* Из писем: «…Братики мои родненькие, слушайтесь маму и папу, я бы слушалась, но дожилась, что нет у меня никаких родных. Мне тут, мама, живется хорошо, вспомните жизнь Насти Казачки. Пусть вам Нина споет песню “Летiла зозуля з яру на долину”. Ты, моя племянничка, хоть и несчастна, но хоть мама есть,
а у меня…
Вспомни меня, моя мама, хоть раз за часочек, а я тебя вспоминаю 7 раз за минутку.
Если сможете, то пришлите посылку: марок, сколько сможете. Тут девчата получают каждую неделю. Теперь, мамочка, я уже оборвалась, голая <…> Вы ж не горюйте за мной, я за себя и сама погорюю. Живы будем, то когда-нибудь вернемся. Пишите, какие года забрали и кто поехал или только мы. Шлю вам фотокарточку, снималась 22/VII-43 года. Мы часто вспоминаем жизнь в Недогарках, а тут нам ещё лучше живётся.
Передавайте всем родным, девчатам, соседям, знакомым горячий привет. Пишите в ответ хоть про жизнь нашей семьи. Ну пока прощевайте, оставайтесь живы и здоровы. Жму тебе, папа и мама, крепко руку. Город, в котором мы находимся, называется Нюрнберг».

* Ираида Жукова (Ленинградская обл., август 1942): «Мы жили в Красном Селе. Немцы всех заставляли работать, мама копала торф. Мама частенько брала меня с собой, боялась оставлять. Мало ли – мне было 10 лет. <…> Однажды немцы сказали, что всех повезут на работу в Волосовский район на неделю, поэтому нужно взять с собой какое-то бельё. <…> А с нами жила моя бабушка. Мама спросила у немцев: кого можно взять с собой? Детей они разрешили взять, а стариков нет. И хорошо, что мама взяла меня, потому что обратно мы уже не вернулись. Уже туда угнали, и всё»

* Анна Одинокова (село Дубовичи, Черниговская обл., июнь 1943) рассказывала: «Пригнали нас в Глухов на так называемую медицинскую комиссию. А какая комиссия? Дыши, не дыши. <...>
А у меня был троюродный брат – вместе учились в школе, он был даже влюблён в меня. Вот этот Володя говорит мне: “А меня не берут”. Говорю: “Как не берут?” – “Признали больным”. Я спрашиваю: “А что у тебя болит? Вроде у тебя ничего не болело”. – “Ничего вообще не болит, – шепчет он. – Мы с ребятами накурились до одурения, и нас признали туберкулёзными”. Я даже заплакала: “Что ж ты мне не сказал?! И я бы так сделала!” А он на меня смотрит большими глазами: “А мне даже в голову не пришло, что девчонка может курить!” Ему в голову не пришло! А меня угнали».

* Варвара Хабарова (Золотоноша, Полтавская обл., сентябрь 1942): «А вечером <…> уже перестали мы плакать. Давайте лучше споем, чтоб нас тут не били. “Ночь начинается, вагон качается, никто не спит из нас прекрасным сном, любимый город же с глаз удаляется”».

* Зинаида Валихова: «Пришел хозяин “Глазфабрик” – стеклянный фабрикант. Ему нужно двадцать девушек. Следует команда: “Выстраивайтесь!” Отсчитал двадцать. “Этих я возьму!” И увёл. Как стадо. Такие моменты, никогда в жизни этого не забудешь!»
Ирина Соколова: «Выгрузили нас. Полицейский-переводчик говорит: “Сейчас будем распределяться по работам”. Стали приходить люди. <…> Осматривали, как лошадь, с ног до головы. Они там платили какие-то деньги, расписывались, и людей уводили. Я в первый день с торгов не пошла. Меня на следующий день [продали]. Всё так тихо, спокойно проходило. <…> Но это надо испытать, словами это не передашь, это надо прочувствовать. Тебя покупают, как вещь».

* Есть свидетельство Марии Пудяковой, угнанной из Псковской области: «В мае 1942 года меня вместе с другими отправили в Германию. Привезли нас, я не помню, то ли в Дрезден, то ли в Лейпциг. Помню только, что когда нас вели по центру улицы, то на обочине стояли немецкие женщины, они плакали, глядя на нас, и бросали нам одежду».

* Часто об этом [знаке “OST”] и вовсе не упоминали. Вспоминали только, когда мы задавали прямой вопрос, как это было, например, в разговоре с Таиссой Толкачёвой (работала на военной фабрике в Зеебахе): «“А на вашей одежде был знак “OST”?” – “А, да, забыла я вам сказать. Как только мы приехали, вот выдали нам робу и выдали нам “OST”, сфотографировали и выдали несколько синих тряпочек с белыми буквами “OST”. Велели нашить на верхнюю одежду и никогда не появляться на работе без этой бирки”».
Зоя Елисеева (работала на ткацкой фабрике во Франкфурте-наМайне): «Мы должны были носить значок: маленькая тряпочка на белом фоне, голубая окантовочка – написано “OST”. Мы обязаны были её пришивать к верхней одежде. Это было так унизительно, мы же не привыкли, чтобы нас так отличали».
Буквы «OST» вскоре вошли в остовский фольклор, где расшифровывались отнюдь не как «восток». Знак унижения превращался в насмешку и даже угрозу.
Татьяна Теплова (работала на железной дороге): «Нам выдали брюки и курточку. И дали нашивку: “OST”. Знаете, как мы её называли? Остерегайся Советской Твари».
Екатерина Крикливец (работала на заводе «Фольксваген» в Фаллерслебене): «Нам давали такие жакеты, такого зеленоватого цвета, вроде в крапинку черную. И эту, значит, “OST”. – “Остерегайся Советского Товарища”» .



Внешний вид нашивки “OST”

Ирина Соколова, работавшая прислугой в  семье врача во Фрайзинге, навсегда запомнила конфликт с  хозяйкой. Стычка произошла из-за того, что она, выйдя из дома, забыла оставить ключи, и  хозяевам пришлось её ждать. «Хозяйка, как мегера, кричит: “Ты! Ты! Ты  – русская собака!” Я  отвечаю: “Какая жизнь, такие и  люди. Дали нам собачью жизнь, так чего спрашивать”. Она: “Вон в  свою комнату! Видеть не хочу!” А я ей говорю: “А я вас уже два года видеть не хочу”. <...> Бросила в  нее ключи и  нырк в  свою комнату. <...> Хозяйка из спальни кричит: “Не забывай: в  одиннадцати километрах  – Дахау!”»

Осторожно, триггер: модераторка сообщества читает всякую муть!

Недавно в устной дискуссии прозвучал такой аргумент: ну, допустим, книги на ЛГБТ-тематику снимают с продажи, запрещают даже, но не будете же вы утверждать, что все запрещённые опусы — шедевры! Не факт, что они хотя бы достойно написаны. Получается, оградили от макулатуры, доброе дело сделали.

Ну, что сказать? Безусловно, не одни там шедевры. Вот недавно, штудируя очередной проскрипционный список, набрела на роман «Автоквирография» [Autoboyography] соавторок- американок под псевдонимом Кристина Лорен [Christina Lauren]. И вот вроде бы и живым языком написано, и переведено хорошо, но какая муть первостатейная. Далее следуют спойлеры, эмоции и вывод, спорный и неоригинальный. Начнём со спойлеров.

Жили-были, как в сказке, две сестрицы: одна —гетеросексуалка, другая — лесбиянка. [Spoiler (click to open)]Жили они, на свою беду, в глубоко религиозной мормонской семье, в штате Юта, так что на долю сестры-лесбиянки выпало много горя: разлад с родителями, конверсионная терапия, попытка суицида и наконец — полный разрыв отношений как с семьёй, так и с общиной. Старшая сестра взяла сторону младшей, фанатичные мать с отцом тоже перестали с нею общаться. Прошло много лет. У обеих сестёр карьеры, счастливые семьи. Сын старшей, он же главный герой предлагаемого романа, яявляется бисексуалом. Это важно. В один прекрасный день мать семейства получает по работе предложение, от которого невозможно отказаться, сгребает мужа с сыном-старшеклассником в охапку и едет... в штат Юта. К тем самым окаянным гомофобам, которые лишь чудом не свели в могилу её любимую сестричку, которая при слове «Юта» бледнеет и массирует точки шиацу, чтоб не тошнило. Конечно, приходится блюсти конспирацию. Никто вне дома не должен особо знать, что юный Таннер бисексуален. Встречаться с одноклассником? Только если он не мормон и не раззвонит. То бишь, не встречаться. А чтобы юноша не чувствовал себя потерянным, поддерживающие родители оклеили весь дом радугами, мотивационными цитатами знаменитых квиров... Короче, домой тоже никого не пригласить. Раззвонят, растреплют, городок маленький. Естественно, Таннер влюбляется, естественно, в мормона – там четверо из пяти учащихся мормоны, работает теорвер, и по закону подлости, аж в сына епископа. Поддерживающие родители тут же становятся в третью позицию и восклицают:
— В нашем доме ты с ним тайком встречаться не будешь?
Прошу прощения, а где им встречаться? По кустам? В общественной сауне? В школьном сарае среди садово-огородного инвентаря? В общем, развивается драма шекспировского масштаба, однако не скажу, что она мне была слишком уж любопытна. Внимание было приковано к девочке на заднем плане.

... в наших отношениях я стрекоза, а она муравей. Так было с самого начала.
– Всё ровно.
– Всё ровно, – повторяет Осень, бросая карандаш. – Напечатай себе это на футболке.
Осень – моя лучшая подруга и моя наперсница. Для меня она воплощение надёжности, спокойствия и безопасности, но в том, что касается занятий, она жуткая зануда.

Девочку на заднем плане зовут Осень. Осень ночует с Таннером в одной комнате. Чопорная тётушка Mode on *ка-ра-ул!* Чопорная тётушка Mode off. Осень влюблена в Таннера, как сибирский кот. У них была попытка интимной связи, и ему не понравилось. По мере развития вдохновенных отношений с сыном епископа (я даже, как звать его, забыла) Таннер бесконечно плачется Осени в жилетку, предъявляет ей вздорные требования, закатывает сцены, как капризная примадонна, а в особенно безнадежный момент приходит к ней домой и сливается, так сказать, с нею в экстазе. Осень перестаёт посещать школу. Через пару дней лучший в мире друг вспоминает, что «наперсница» вообще-то была девственна и заявляется снова. Как в анекдоте: — Миша, ты не поверишь, извиняться пришёл. И несчастная школьница вынуждена ему, любимому, нелюбящему, содрогающемуся от пафосного осознания своей порочности, доказывать, что сама того желала, что всё прошло очень мило и безопасно, он хотел забыться и забылся на полчасика, она хотела хватить шилом патоки и хватила. Всё путём, товарищ. Всё ровно. М-да, могу себе представить эту безопасность, партнёр даже не сообразил, что у партнёрши первый раз... Что родители Таннера, что он сам в который раз доказывают печальную истину: никакой широкий кругозор, никакая квирность и отсутствие условного мракобесия не избавляют от циничных попыток воспользоваться своими ближними. Особенно любящими. Особенно женского пола. В общем, история надуманная и мелодраматичная, персонажи, особенно центральный, омерзительны, общее ощущение — муть. Почему бы эту книгу не запретить?

Знаете, я читаю обсуждение «Автоквирографии» на goodreads и не могу уложить в голове, что всё это происходит в наше время, в стране, которую описывают как авангард гендерных свобод. Бывшие «святые последних дней» (самоназвание мормонов) рассказывают, как теряли связь с семьями и ближайшим друзьями из-за религиозных убеждений, ориентации и чего угодно, как через суд добивались исключения своих имён из мормонских поминальных списков... Посредственно написанный романчик стал триггером для открытого, болезненного обсуждения религиозного фанатизма и его последствий. В этом непреходящая ценность даже не самого удачного художественного текста — одно высказывание ведёт за собой другие.

Очень теплая, прекрасно написанная книга.
Мемуары жены декабриста диссидента, Аллы Подрабинек (1956—2023), о ссылке в Сибирь.

В общем-то у меня нет определенной профессии, я не смогла получить высшее образование, потому что поехала за мужем в ссылку. Так получилось. А потом меня лишили московской прописки и нам пришлось жить на 101 километре от Москвы. Детей уже было трое.
Эти воспоминания как раз об этой самой ссылке, в которую я поехала за Александром. Было так, что его осудили по политической статье – "антисоветская агитация и пропаганда" – приговорили к 5 годам ссылки. Это был 1978 год. Он написал книгу об использовании психиатрии в политических целях.

Эта книга о 20 веке внезапно стала невероятно актуальной. Аресты, передышки, новые аресты, адвокаты, статьи, обыски, свидания, передачи. Издевательства КГБшников. Помещение в ШИЗО. Проблемы со здоровьем, которые в тюрьме никто не лечит.

Тем не менее, повторюсь, книга очень светлая. О любви и семье вопреки всему. Много Алла пишет о смешных детских словечках и поступках первенца Марика, о домах, в которых они жили с мужем в Сибири и о том, как они их обустраивали, о родительской семье, о друзьях, о животных, добывании и готовке еды (квест в советское время!) и об огороде.

Бросилось в глаза действительно сходство с декабристами, некое дворянство по духу. А может, и реальное дворянство: Алла пишет, что детские годы провела в частном доме в Москве, и еще я нигде не нашла ни ее девичьей фамилии, ни истории ее семьи. Мемуары очень благородные и стильные: Алла стойкая, не жалуется и не проклинает, не пишет простыни на тему "какая ужасная эта страна и люди в ней", старается видеть вокруг хорошее, к бесчисленным неприятностям относится с юмором. Нормально общается с "простыми" людьми, без снисхождения и без неловкости.

Еще я поняла, что чтобы быть диссидентом, надо иметь:
1) правильное происхождение из благополучной семьи интеллигентов
1) разветвленную сеть поддержки и горизонтальные связи
2) кучу денег

Историю мытарств этой семьи можно описать цитатой из песни "Девчата": "Куда нас ни пошлете, мы везде найдем друзей." Везде находятся люди, близкие по духу или знакомые знакомых, которые поддержат, помогут, дадут деньги и крышу над головой. В том числе это семья Габышевых в Якутске - интересно, они не родственники шамана Александра Габышева?
Письма и посылки, в том числе из-за границы, идут постоянно. Супруги поражают местных своей невероятной для 70х одеждой: джинсы, пуховики, сапоги-дутики. Алла постоянно летает то в Москву, то на очередной суд к мужу, то опять в Москву. Конечно, билеты тогда стоили дешевле, но все-таки столько полетов не было чем-то общедоступным. Супруги покупают то один дом в Сибири, то другой, мебель в них. Потом Алла едет искать дом за 101 км и покупает его в Киржаче. В общем, это не среднесоветский уровень доходов, при том, что нормальной работы для них нет: Александр с большим трудом время от времени находит медпункт, куда его согласны взять, Алла занимается рукоделием. Так что без поддержки семьи и друзей они явно не выжили бы. Конечно, бывает у них и безденежье, и сложные ситуации, но нет глобального мрака и трагедии. И в этом тоже есть сходство с декабристами.

Я бесконечно ценю петербургское издательство «Бумкнига» и при всякой возможности его рекламирую. В последнее время оно делает аудитории подарок за подарком. Вот, например, какая новинка: «Крепкий малец» швейцарской художницы Лики Нюссли [Lika Nüssli]. Нюссли родилась и живёт в Санкт-Галлене, с детства увлекалась рисованием. Изначальная её специальность — дизайн текстиля. Потом художница закончила Люцернскую школу искусств и дизайна по классу книжной иллюстрации, иллюстрировала детские книги, а в 2018 году издала свою первую книгу: «Себя не забудь» [Vergiss dich nicht]. Причиной создания этого комикса стала тяжёлая болезнь матери, которую семья вынуждена была поместить в дом престарелых для больных деменцией. Визиты в этот дом скорби для дочери становятся своего рода путешествиями в другой мир, где сюрреалистическое мироощущение пациенток переплетается со вполне достоверными, но не менее чудовищными и печальными судьбами медицинского персонала, в основном мигранток. Параллельная вселенная? Пожалуй, даже множество параллельных вселенных, которые в этой геометрии Лобачевского взяли да пересеклись.

«Крепкий малец» [Starkes Ding] тоже рассказывает о семье художницы. Её отец, Эрнст Нюссли, в детстве отработал несколько лет на ферме по так называемой программе Verdingbub, т.е. «контрактные дети». Идея программы была, казалось бы, полна филантропии и человеколюбия. Пусть дети из бедных семей, незаконнорожденные, маленькие бродяги и представители кочевых народов (цыгане, ениши) поживут на лоне природы, в труде и честности, ремесло изучат... Но гладко было на бумаге! Приёмыши в контрактных семьях, некоторые совсем крохи, голодали, болели, не получая медицинской помощи, а вместо изучения ремесла бесплатно батрачили на своих покровителей годами. Масштаб домашнего насилия по отношению к приёмышам трудно себе вообразить. Официальные извинения швейцарское правительство принесло только в 2013 году. Да и толку от этих извинений, если честно.



Художественное решение комикса основано на швейцарской крестьянской живописи Senntumsmalerei. С точностью картографов художники-самоучки отображали горные пейзажи, деревни, зелёные пастбища со стадами коров, каждую из которых рисовали с портретным сходством. Известнейшая Senntumsmalerin Анна-Барбара Эмизеггер-Гизенданнер [Anna Barbara Aemisegger-Giezendanner], в просторечии Гизенданнерова Бабели [s’Giezedanners Babeli], начала рисовать, когда её муж погиб от несчастного случая. Оставшись вдовой с тремя детьми, она прокормила и вырастила этих детей трудами рук своих: картинами, открытками, альбомами, рекламами... Умерла же неполных семидесяти пяти лет в богадельне, не желая стеснять семью уходом за собою, немощной старухой.



Альпийские пастбища и молочные продукты, Бабели Гизенданнер.

Рисунки Лики Нюссли легко себе представить как иллюстрации к Астрид Линдгрен, например. Чем эта взлохмаченная девочка не Пеппи Длинныйчулок? Чем этот мальчик с фермы не Эмиль из Леннеберги? Но чем дальше я листаю, тем понятнее, что самая точная ассоциация — «Расмус-бродяга»...



( Collapse )
https://boomkniga.ru/shop/books/grafika/krepkij-malecz/

Вообще-то я купила эту книжку за компанию с другими на Озоне, за 140+ руб.
А так я с некоторым снобизмом думала: "Энн Бронте? Ну если она не так знаменита, как старшие сестрички, то, наверное, ерунда какая-то, читать не стоит". Но книжка очень понравилась.

Сюжет такой. Агнес, младшая дочка разорившегося провинциального священника, которую лелеют и балуют сестра и родители, решает помочь семье и уезжает работать гувернанткой. С грустью она прошается с родным домом, подозревая, что и она изменится, и в доме многое изменится.

Моя же киска, моя милая подружка, уж конечно, станет другой. Ведь она и теперь почти взрослая кошка, а к Рождеству, когда я приеду домой погостить, наверное, давно забудет и товарку своих игр, и все свои уморительные проказы. Я в последний раз затеяла с ней возню, а потом сидела, поглаживая ее пушистую шерстку, пока она, помурлыкав, не уснула у меня на коленях — и уж тут мне было трудно скрыть свою грусть.

Агнес полна энтузиазма, знаний и заочной любви к своим ученикам. Но...ее ждет семья английских Скотининых и два маленьких монстра-Митрофанушки, которые способны и уничтожить птенчиков в гнезде, и выбросить ее вещи и книги в окно. Никаких рычагов влияния у нее нет. Детей невозможно ни заставить, ни пристыдить, ни пригрозить лишением своей любви (они никого не любят). Ни даже ни в какой форме наказать! Потому что родители деточек берегут, наказывать не разрешают, а на вопрос, как же воспитывать, раздражаются: "Ну вы же гувернантка, мы вам деньги платим, вот и воспитывайте!"
В общем, педагогам роман очень понравится.)))

Следующая семья вроде пообразованней и погуманней, да и дети там получше и постарше. Вот только они очень своевольны, избалованы и беспорядочны. Заставлять и наказывать их тоже нельзя, продолжается "ну вы же гувернантка, вы и воспитываете!" Приходится только уговаривать, но это действует мало.

Агнес в этой семье работает долго, знакомится с местными жителями и со старым священником типа "молись постись слушай радио радонеж", который такой плохой, что пинает кошечку у бедной старушки в хижине! А вот новый священник совсем другой...и красивый, и милосердный, и разумный, и спокойный, и цветочки собирает, и кошек любит. У них возникает взаимный интерес, но к несчастью, на священника положила глаз старшая воспитанница Агнес - красивая и самоуверенная девушка. Как она мастерски оттесняет Агнес на обочину и обрубает их возможные контакты...описано очень реалистично.

Не тревожьтесь, все заканчивается хорошо, свадьбой.
Никто даже не умер, не сгорел и не ослеп, в отличие от романов Эмили и Шарлотты.
Герой романа Энн несколько напоминает кузена-проповедника из "Джейн Эйр" (но не такой сухарь!), нет в нем ничего ни загадочного, не героического.
Но с возрастом такие вот, любящие тебя, цветы и котиков становятся гораздо милее психованного Хитклифа и нарцисса Рочестера...

Стиль приятный, выразительный, эмоциональный, в меру ироничный. Перевод тоже хорош.

Встречаясь, горовчане всегда спрашивают друг друга: «Где вы были? Куда идете? Что купили?» В общем, что-то в этом роде. Только не в пятницу. В пятницу они задают один вопрос: «Пиво уже есть?» Потому что в пятницу в Горовец привозят пиво.
Днем я собираю бутылки у нас и у бабушки с дедушкой и отправляюсь в магазин с мамой, но чаще с отцом. Мне вообще нравится ходить с отцом, потому что он заходит по дороге в такие места, где я обычно не бываю: в кооператив или на собрания МНК [Местный национальный комитет]. Поэтому я и люблю ходить вместе с ним. Пусть даже за пивом. Мы шагаем рядом, болтаем о всякой всячине, и он вообще меня не стыдится — это же совершенно ясно. По-моему, он меня даже очень любит, хотя я и хромаю.

Сказки Марии Дюричковой я нахвалила, и ради справедливости должна заметить, что в реалистическом направлении словацкая писательница тоже была сильна и впечатляюща. «Майку-болтушку» [Majka Tárajka] я прочитала в 2020 году благодаря ливлибовской подборке «Забытые детские и подростковые книги» и была потрясена накалом чувств в небольшом, непретенциозном повествовании, написанном от лица ребёнка.

Главная героиня воспринимает многое ещё по-детски наивно, но обладает обостренным чувством справедливости, сказано в аннотации. Помните, был советский ещё сатирический мультфильм «Большие неприятности»? Детсадовского возраста девочка рассказывает о своей семье: это мама, это папа, это Коля, это Капа... но не понимает по малолетству слов, которые употребляют взрослые, и у брата, не сдавшего сессию, отрастает три настоящих кошачьих хвоста, появляется хорошенькая старуха в полном смысле этих слов, то есть очаровательная старушенция, а папа с приятелями втроём сидит, напряжённо раздумывает, как роденовский мыслитель: на троих соображают. Вот Майка вроде этой девочки, хотя уже постарше. Она в силу возраста и любви к родителям не может осмыслить, что вообще в семье и в родном селе творится. А творится следующее: крестьяне, недовольные оплатой труда, затевают забастовку, и только добрая воля председателя кооператива, похоже, не доводит дело до суда. На фоне постоянных материальных трудностей многодетная мать Майки, которая не может себе зубы нормально вставить, например, штифтовой протез постоянно теряет, вздумала устроить судьбу старшей дочери. Найти ей жениха богатого, непременно единственного сына у папеньки с маменькой. Что характерно, у красивой Мадлены на сей счёт другое мнение, но богатый жених надобен, хоть кровь из носу. А почему? Потому что Майку выдать не получится, она с физическим недостатком, хромает. И шестиклассница вынуждена смотреть на себя уже с совсем другой стороны, как на неликвидную невесту. А зачем выходить замуж обязательно, девочка ещё не понимает.

— Да и устраивать такую свадьбу тоже, конечно, не модно, — не угомонится никак тетя Брахнова.
— Вот с этим я согласна, — говорит соседка Малатинцова, которая до сих пор отмалчивалась. — Кому нужен такой шик! Да ни за какие коврижки не стала бы я такого устраивать!
Я-то знаю, почему она так говорит. Ведь папа одолжил у нее две тысячи крон. Да-да! Неужели она боится, что мы эти деньги не вернем ей?!
И она пошла причитать, что это-де ужасно, что со всеми этими свадьбами совсем и меру забыли.
— Говорят, готовят семь перемен блюд, — говорит Миркина мама.
И вот уже снова все затараторили:
— Неужели семь?
— Люди совсем с ума посходили, каждый хочет переплюнуть другого!
— Надо, чтобы кто-то раз и навсегда положил конец таким свадьбам...
— Ну да! Кто же решится стать притчей во языцех и посмешищем...
— ... чтобы назвали его скупердяем и жмотом...
— ... не ведающим, что творит...
— ... ему и из Горовца пришлось бы уехать!
— Бабирадовы, у которых свадьба на следующей неделе, тоже купили свинью и поросенка. Бабирадиха говорит, что их свадьба должна быть ничуть не хуже, чем у Люптаков, и даже лучше!
— Слышишь, Зузана? — Это Миркина мама обращается к моей. — У вас, значит, не просто свадьба, а уже настоящая свадебная дуэль пошла? Ха-ха-ха!

Отец семейства занят другим: проводит генеалогические изыскания, чтобы узнать, какая всё-таки у него настоящая фамилия. Майка по мере сил ему помогает, узнавая попутно, почему бабушка не покончила жизнь самоубийством, почему тётя Ката всё время плачет, и многое, многое другое. Девочка действительно мала и простодушна. Некоторые её рассуждения невольно вызывают улыбку, например, сравнение церкви с телевизором в пользу последнего. Ведь в церкви только поют, а телевизор ещё и покажет много интересного. Однако повесть о наивном дитяти явно рассчитана на совсем не наивную аудиторию:

А в школе нас учили, и все знают, что никакого неба не существует вообще и ангелов, конечно, тоже. Все это сказки и сплошные выдумки. Ведь только подумайте: если бы небо существовало, то и Гагарин и Валентина Терешкова добрались бы до него. А этого не случилось. Но бабушка упрямая, твердит, что небо ещё выше и что на него может попасть только человек верующий, а совсем не Валентина.



Прочесть можно здесь: https://avtorsha.com/text_594.html
Вообще рекомендую эту библиотеку.

Поиски австралийской готики привели меня к австралийской писательнице Кейт Гренвилл [Kate Grenville]. Её исторический роман «Тайная река» [The Secret River] в 2006 году получил премию Содружества за лучшую книгу прозы, премию Кристины Стед, а также вошёл в короткий список Букера. Первые главы соверщенно диккенсовские по настроению, но там, где английский классик остановил бы перо, Гренвилл продолжает рассказ и поражает воображение аудитории. Лондонец Уильям Торнхилл, отчаявшись прокормить жену и детей, решается на кражу и, о ужас, схвачен. Эшафот в последний момент заменяют каторгой. Несчастный вместе с дважды несчастной семьёй отправляется в далёкую страшную Австралию, и... и оказывается, что каторга — счастливый билет в настоящую человеческую жизнь. С собственным домом, с трудом на собственном участке (ну и пусть, что рабским, хозяйкой числится героическая жена Сэл), в тёплом и здоровом климате, на новой неистраченной земле. Ну, змеи, ну, пауки ядовитые — но далеко им до судейских и палача!

И когда ради своей землицы понадобится пойти на преступление, остановится ли счастливый человек Уильям?

Обвиняемый Вондрачек, пролитая кровь вопиет к небу. Во имя Божие ты засеешь оба эти поля беленой и плевелом. Да, беленой и плевелом, и до смерти своей будешь глядеть на этот посев ненависти...
Карел Чапек «Преступление в крестьянской семье»

С трепетом, с любовью романистка воссоздаёт быт каторжан-поселенцев, их рискованное земледелие и героическое скотоводство, их непреходящий и непеределываемый домашний труд, их скромный досуг. И тут же беспощадно дорисовывает на самой границе повествования тёмные тени тех, чья эта земля на самом деле. Скрупулёзность Гренвилл объяснима: в работе она использовала сведения о судьбе своего предка Соломона Уайзмена, каторжанина, сделавшего блестящую бизнес-карьеру. Собственно, «Тайная река» выросла из незаконченной биографии Уайзмена, оказавшись на стыке нон-фикшна и художественного вымысла.



Вторую часть торнхилловского цикла, «Лейтенант» [The Lieutenant], описывают как зеркальное отражение «Тайной реки». ( Collapse )

Три вывода:
1) в Новом Южном Уэльсе жили и живут удивительные люди;
2) жизнь бессовестней литературы;
3) Кейт Гренвилл очень стоит читать.

Оказывается, существует целый жанр, основанный на фольклоре австралийских аборигенов и поселенцев, а также на свинцовых мерзостях отдалённых районов Австралии. Называется он австралийская готика [Australian Gothic]. С южной готикой США его роднит не только острый, почти болезненный мистицизм, но и обращение к социальным проблемам: расовой дискриминации, колониализму, сексизму. Родоначальницей жанра следует считать Джоан Линдси [Joan Lindsey] и её загадочный роман «Пикник у Висячей скалы» [Picnic at Hanging Rock] (1967). Дань австралийской готике отдали и Ник Кейв, и дважды лауреат Букеровской премии Питер Кэри, и мастерица ужасов Марго Ланаган [Margo Lanagan]. Появляются в этом цепенящем жанре и новые имена. Вот, например, Лин Йоварт [Lyn Yeowart] и её дебютное произведение «Молчаливая слушательница» [ The Silent Listener] (2021).

Что самое устрашающее в этом романе? Наверное, полное отсутствие у писательницы намерения кого-то пугать. ( Collapse )



А бывает ещё и тасманийская готика. Она, говорят, куда страшнее.

Вчерашний рассказ наводит на печальные экстраполяции: вот героиня под проливным дождём идёт навестить брата, несёт какие-то там гостинцы... А ведь они не переписывались, не общались. Откуда сестра знает, что брат её примет? Что он вообще жив? Картина Репина «Не ждали». Норвежку Юханну из романа Вигдис Йорт «Жива ли мать» [Er mor død], проживающую в Штатах, одолевают противоположные чувства. Ей то и дело кажется, что мать умерла.

Мать умерла, а мне не сообщили.
Но сестра — должна же она была мне сказать?
Сестра ничего мне не должна, сестра, как и они все, считает меня предательницей.
Мой уход из семьи...
Моё бегство...
Моё молчание...
Моё порочащее ремесло...

Я всё ломала голову, что ж это за порочащее ремесло такое. Фальшивые банкноты Юханна, что ли, рисует? Оказалось всё гораздо смешнее: она профессионально занимается живописью. И ни малореспектабельной профессии, ни развода, ни эмиграции, ни особенно самой удачной картины, возможно, единственного Юханниного шедевра семья ей простить не может. Поначалу Юханна ещё верит, что ей удастся поговорить с матерью, разубедить её, пошатнуть её кальвинистскую непреклонность, но реальность не даёт оснований для таких надежд.

Позвонила матери, хотя это непростительно. Разумеется, она не ответила. А я что думала? Чего ожидала? Что она снимет трубку, словно ничего непростительного в этом нет. Что я себе возомнила, что я имею хоть какое-то значение, что она обрадуется? В реальности всё не так, как в Библии, когда блудное дитя возвращается и в честь его устраивают пир. Меня мучил стыд за то, что я пошла наперекор себе и дала понять матери и Рут – а мать наверняка расскажет ей о моих звонках, – что не удержалась, в то время как они, моя мать и сестра, своего решения не изменили, им и в голову не приходило мне позвонить. Наверное, они поняли, что я вернулась. Скорее всего, время от времени они читают про меня новости в Интернете и давно выяснили, что готовится некая выставка-ретроспектива, что у меня появился норвежский номер мобильника – не зря же мать не взяла трубку. Они сильные и стоят на своём, а я слабая и инфантильная. Как ребёнок. К тому же им и не хочется со мной разговаривать. Получается, это я хочу с матерью поговорить? Нет! Но я же звонила ей! Меня мучил стыд за то, что какая-то часть меня хотела с ней поговорить и что я, позвонив, показала матери, что хочу этого, что нуждаюсь в чём-то. В чём же? В прощении? Возможно, именно так ей и кажется. Но у меня просто не было выбора! Зачем же я звонила, чего добивалась?

Кое-кто скажет: ну, это или фантастика, или какая-то крайняя патология. Станет ли нормальный человек копаться в мусорном ведре и рыдать над осколками фарфоровой чашки? Не противно ли самой вести слежку, не стыдно ли врываться в дом, где тебя не хотят принимать ни в каком виде? Да, конечно, и патологично, и противно, и стыдно. Но другого выхода, как верит Юханна, попросту нет. Ей нужен этот момент истины, и она его добьётся, хоть кровь из носу.

Хотя зачем? Матери уже ничего не докажешь. Ей восемьдесят с лишним лет, она от природы упрямый и от старости закосневший человек. Рут выгодно оставаться единственной наследницей, никакие блудные сёстры в её расчёты не входят. Она одна ухаживала за родителями все эти годы, выслушивала ехидные комментарии и брюзжание нравной старухи. в одиночку организовывала похороны отца. Так что и блага рассчитывает ни с кем не делить.

На картине Рембрандта «Возвращение блудного сына» юный сын, смиренно стоя на коленях перед стареющим седобородым отцом, просит прощения за то, что бросил его, понимает, что не достоин больше называться его сыном, однако умоляет о разрешении стать его слугой. Отец же положил руки на плечи сына, и от них исходит свет безоговорочной любви, а лицо сияет отцовским счастьем: он обрёл то незаменимое, чего лишился.
Картина красивая, но к человеческой жизни имеет лишь отдалённое отношение. Отец у Рембрандта символизирует Господа, его цель – показать, что Бог принимает заблудшие, но раскаявшиеся души, что милость Господня велика. Но если бы земной отец и земная мать были как Он, людям не было бы надобности придумывать Его.
Поэтому никакого урока тебе из этой картины не извлечь.
А что же тогда?
Смирись, склони голову.
Если бы я встретила её, не испытывая ни страха, ни сомнений, ни гордости за мой успех, и мстительности тоже, а вместо них было бы полное смирение, полное доверие, величайшая преданность, если бы я смотрела на мать глазами ребёнка, доверяющего ей свою судьбу, то гул машин стих бы, ветер унялся, вокруг нас воцарилась бы тишина, и мать была бы не в силах устоять.

Если, если, если. А если мать умерла? Русский перевод смягчает настойчивое повторение вопроса Юханны, а оригинале она спрашивает не «Жива ли мать», а «Мертва ли мать». И, если мать мертва, не означает ли это, что и неразрешимый конфликт ушёл в землю вслед за нею? Не подразумевается ли, что наконец можно вздохнуть свободно?

Жива ли мать?
Мертва ли мать?