Книги, рекомендуемые феминистками

Картина

Вокруг меня — всё иностранное,
Мой дом стоит в чужой стране,
И в нём висит картина странная
В старинной раме на стене.

На потемневшее от времени
Люблю глядеть я полотно —
На нём рыбак иного племени,
В свинцовых сотах там окно,

И женщина с грудями полными,
В крылатом чепчике, в платке,
В морскую даль глядит — на волны ли —
С корзинкой круглой на руке.

Средневековием без имени
Зажжен в смешеньи красок свет,
Мох бархат подёрнут инеем,
Как аметист, лиловый цвет

На юбке и корсаже стянутом,
С ркзным аграфом меж боро́в. .
То явь — иль зрение обмануто
Цветистым вымыслом без слов.

Я внутрь смотрю в картину тёмную,
Сквозь глубь времен, сквозь даль веков,
И женщина, как будто томная,
Живой встаёт из рам-оков.

Когда же ей глаза невинные
Вдруг освещает солнца луч,
Они как два бокала винные
С вином, налитым из-за туч,

И вспыхивают, будто молнии,
Янтарь и огнь из-под ресниц,
Чернь времени пронзают штольную
Пожары пламенных зарниц,

И виден взгляд рыбачий пристальный
Стальное небо, гребни волн,
И далеко от мирной пристани
Под парусом убогий челн,

И вострый дом, нависший коробом,
Его готический излом,
Пунцовость роз над точным желобом
И дверь с забралом, как шелом.

Всё дышит прелестью наивною
И свежестью, как с моря ветр,
Есть узы жизни неразрывные,
В твореньи жив безвестный мэтр,

Дитя иль бог — играя кистью,
Творил он то, чего и нет:
На синем небе зелень листьев,
В них свет сквозь мрак и мрак сквозь свет.

Вокруг картины стебли длинные,
На них таинственны цветы,
Под ними крылья голубиные,
Как будто Дух парит Святый,

Струя с небес лучи продольные,
Путь освещая в мир иной,
И райской птицы крылья вольные,
Свободы символ неземной.

Какой дорогою окольною
Смерть приближается за мной.

1935


16 июля, в 19:00 по московскому времени пройдёт онлайн-лекция Марии Рахманиновой об анархо-феминизме. Полученные средства будут потрачены в пользу краудфандинга на печать книг Екатерины Бакуниной – «Любовь к шестерым» (с предисловием Марии Рахманиновой) и «Стихи», издательство SOYAPRESS.
Записаться можно здесь: https://t.me/metajournal/3606

Статья Екатерины Розовой: https://gorky.media/context/rossijskij-emigrant-kak-kulturnyj-tip/

* * *

ни уснуть ни проснуться
легко, как от ветхости, день разошёлся по шву
проглянул оголённый покой

снова видела брата
стоит в серой шапке, с пакетом, на серпуховской
я давно уже там не работаю
что он бормочет

вроде просит прощения
и рассказывает как погиб
но его сообщения переписывает недосып

холодает, он топает
прыгает чтобы согреться


бабушке

•••

а помнишь нинку?
нашу нинку,
цех фрезеровки оргстекла,
десятого по ней поминки –
тебя же ольга позвала?
я умираю с этой нинки —
она ж так и живёт в ильинке,
считает, что не умерла

мы ей носили всё на свете –
оба свидетельства о смерти
(спросила, а чего их два и —
ну чисто нинка, деловая, —
не долго думая, в камин,
в камин, представь себе, наташка,
а у неё вообще-то сын,
и без бумажки он букашка) –
и урну с прахом показали,
и фото с похорон в гробу,
где, говорит, вы это взяли,
у меня нет морщин на лбу

а главное, при жизни нинка
дружила с девочками с рынка,
гадавшими по требухе,
считала кремль голограммой,
была готова верить самой
неадекватной чепухе,
произошла от трилобита
и выродилась в голубей –
и только что была убита,
она не верит, хоть убей

как ей ещё сказать, не знаю,
она чуть тема поднялась –
смеётся, да кому нужна я,
отстань, программа началась

ну вот – десятого поминки
я говорю ты хоть сходи,
нет больше нинки, нашей нинки

а у неё всё впереди
на лбу и правда ни морщинки

29.03.2024

Ещё одна песня В. I.

мы пойдём с тобой смотреть на снегопад, мой мёртвый брат,
любоваться белыми тенями,
а потом залезем в сани и поедем наугад,
и кровавый след погонится за нашими санями

мы пойдём с тобой смотреть на зимний лес,
озарения рембо наперебой читать под елью,
сидя жопами на мёрзлом отражении небес,
и под утро нас настигнет злейшее похмелье

а когда свисток мента поднимет нас с земли,
мы ни словом не солжём, всхрапнём, как маленькие кони:
мы не нарушали, командир, мы просто шли

просто мы спасались от погони

2017

Александре Коллонтай категорически не везло с биографиями. Третьего не дано: либо казённое идеологизаторство в худших традициях советской серии «Пламенные революционеры», либо залихватские интонации заборного творчества. ««Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка»! «Валькирия и блудница революции»!» — кипятилась я, перебирая библиотечные карточки. — «Сами вы блудники и куртизаны...» Элен Каррер д'Анкосс [Hélène Carrère d'Encausse] вызвала мою симпатию уж тем только, что, затронув в заглавии своего труда тему валькирий, другого уж не касалась.



Французская учёная сразу взяла здравый и аккуратный тон, диссонирующий как с бунинской вековечной жёлчью «Окаянных дней», так и с партийными панегириками. Вопреки названию, Коллонтай в её книге очень живая, не мифологизированная и — по итогам своей, без сомнений, революционной биографии — чудом ускользнувшая от железных объятий этой самой революции. Без всякого пафоса исследовательница предлагает нам задуматься над вопросом: вот мы все знаем, что Коллонтай была первая женщина-министр. Точнее, народный комиссар, но это ж министерская должность. А сколько она пробыла на этой должности и, самое главное, почему и с каким результатом эту должность покинула? Какими словами её провожали? И сразу картина феминистских завоеваний Октября представляется несколько менее радужной...

Особенно яростным нападкам она подверглась со стороны своей бывшей коллеги по Женотделу Софьи Смидович, которая поставила ей в вину стремление разжечь среди женщин «африканские страсти». Выражение удивительное, но за ним скрывался конкретный упрек в желании стать свидетельницей рождения женщины нового типа, чья сексуальная жизнь зависела бы исключительно от ее собственной воли. По мнению Смидович, эти «африканские страсти» обрекали пары на половую распущенность и постоянную нестабильность, тогда как в СССР (ибо в 1926 году новая страна, чье название не отсылало ни к нации, ни к территории, существовала уже два года) считалось, что семья является составной частью общества, и отвергался разврат как явление, подрывающее социальную энергию. Ленин, когда критиковал теорию «стакана воды», уже настаивал на необходимости пролетарской морали как составной части его борьбы.

А ведь Софья Смидович отнюдь не была ханжой. Её статьи о женском вопросе обнаруживают глубокое понимание предмета и искреннее сочувствие к женщинам . Но страх перед «африканскими страстями» оказался сильнее. Коллонтай не критиковали по существу. Её вдохновенно попрекали дворянским происхождением, невоздержанным поведением. Возможно, установившаяся точка зрения на Александру Михайловну, как на какую-то вавилонскую блудницу Октября, обязана своим появлением как раз этой нечистоплотной критике. Получается, пока образованная, обаятельная и энергичная пацифистка Коллонтай была нужна партии, её ценили и берегли. А как только перестала быть нужна, —  «ушли» без затей.

Посольский период жизни А.М.  Коллонтай до сих пор вызывает много споров. Некоторые современные историки, в частности, финн Юкка Сеппинен, описывает влияние Коллонтай как почти всеобъемлющее и в перспективе приведшее бы к полной оккупации Финляндии, а возможно, и Швеции, Советским Союзом. У Каррер д'Анкосс вольно или невольно получается, что основным смыслом деятельности посланницы было... просто выжить. Даже с такой формулировкой: сыграть роль настоящего дипломата. Она не играла роль, она работала. Но тем не менее: Шляпников, Дыбенко, Бухарин... Коллонтай не могла не понимать, что значит для неё арест и расстрел этих людей, одного за другим.

В 1951 году Александра Михайловна, уже давно на почётной, но малозаметной пенсии, писала подруге: Моё сердце в плачевном состоянии, но так как я ещё не завершила своё дело на этой планете, то не собираюсь исчезнуть в пространстве, словно маленький атом... Она умерла через год с небольшим. Инсульт произошёл восьмого марта, умерле девятого. Отдельный разговор — как её провожали. Не было даже некролога в  «Правде», а только сообщение в «Известиях» от группы друзей и коллег. О политической деятельности покойной ни слова, о друг мой, ни вздоха, только о дипломатической карьере. Мифологизация образа Коллонтай была ещё впереди.



А.М. Коллонтай.
19(31) марта 1872 года — 9 марта 1952 года

Ася Анистратенко

* * *

хоть бы умер кто у него
говорил поэт о поэте
понимая под этим определённые свойства текста
нарисованные герои натянутые сюжеты
а хотелось динамики конфликта или протеста
хотелось лезвия безысходности и огня
силы ночи одолевающей силу дня

хоть бы выжил кто у него
говорим мы теперь друг другу
передавая эту мечту по кругу
как сигарету прикуренную от газа
хоть бы было тепло простая еда хоть бы свет какой-то
безопасный угол кошка свободная койка
и надежда разом

посмотри в окно
это синяя лихорадка
в декабре так жарко бывает только в бреду
хоть бы выжил кто вообще
хоть бы что-то было в порядке
ты и я понимаем что я имею в виду

впереди новый год рождество христианский сочельник
что просить для поэта
жизни без приключений
приключений с невообразимым хорошим концом
снов цветных без побудки три раза за ночь
хоть бы выжил кто
кто сейчас оглушенно замер
хоть бы дожили мы
посмотреться в его лицо

Линор Горалик

Друг мой, видишь ли ты в раннем блеске зари,
как наш рой золотой наполняет собою подлесок?
Друг мой, слышишь ли ты сквозь ветвей перезвон ледяной
наш единый придушенный шелест:
- Ничего, ничего, не волнуйтесь за нас,
мы потерпим?

Друг мой, щёпочка, щепочка, ёлочкин дух смоляной,
подтверди мне нормальность полета, широкополосность
озаряемых зенками бурых ночных тягачей
новоявленных просек;
пусть протянутый вышкою щуп световой
в утешенье тебе осияет прекрасные зубья
наших сильных родных лесопил;
опиши мне скорей
топора исторически значимый профиль, —
и тогда я с восторгом скажу и себе, и тебе:

"- О, пускай же вовеки сочится из нас смоляное!
О, пускай мы всегда задыхаемся в мёртвом ветру,
превращаемся в наледь сапожную,
в черную мерзлую землю -
золотые такие, -
пускай, нам нисколько не жалко:

мы недаром в рассвет ледяной
после утренней каши смурной
выпадали на плац карусельный,
неспроста после кори
в начале ветрянки
под свинку
простынку
влачили сушить к батарейке;
неспроста
надевали ботинки — и нас выводили по двое,
и пред ёлочкой мертвой,
бессмертной в своей крестовине,
мы взывали:
-Te Deum, Снегурочка, смилуйся с третьего раза! -
и украдкой тащили ко рту сероватые щепки,
спешили, дурашки,
причаститься единого отчего лесоповала.

Новогодние елки, рабочая чёрная ветвь!
Их рубили — летели пустые лучинки, сырые очистки,
простоглазые слёзки, мещанские чьи-то занозки, -
не шаламки, не свешки, не чистого золота оськи, -
где таким разъебаться о краснодеревую стенку,
нанизаться ноздрями на нашу крученую строчку, -
бурлючку такую, нахлёбку.

То ли дело как мы полетим над страной, над страной
мы так низко летим над землёю родной ледяной
боже мой, Николай, вот оно и случилось со мной,
и с тобою, сияющий в фарах бесценный родной,
вот оно-й, вот оно-й.

Так скажи мне, мой друг, а и видишь ли ты хоть чего,
что-то я, Николай, не могу разглядеть ничего, -
лишь бумажную волглую грязь под ногтями майора
а казалось — покажут кино, — ах, какое покажут кино! —
про как мы не просить, не кричать, про как мы не говно, не говно, —

ну-ка, глянь-ка еще раз, а то под ногтями темно
чо-то, сука, темно и темно.

- - - - - - - - - - -

[из книги «Всенощная зверь», 2019]

Ксения Рогожникова

***

прислушиваемся к хлопкам
в Новом году
уже не петарды
светошумовые гранаты
неработающие светофоры
толпа идущая
по проезжей части
смерть
на улицах города
крупицы новостей
через телефонные звонки
скупой алматинский
талончик на интернет
вспомнили про телевизор
восьмилетняя дочь
записывает в дневник
"у нас идёт война
мы сидим дома
но в магазине рядом
уже есть хлеб
и картошка"

София Камилл (2003–2021)

***

Смерть смехом

А Новый год стоит всем своим весом
Неловким смехом

Он не встаёт под
люд, и люб мне этот лоб
И ладно ладаном несёт из коридора

Под смехом встанет смертью
подвеска, булочка, булавка

мне нужен этот лаский люд
ласкающий, висящий
Мелкий, смертный
звеньчит

Там грудь навесом
Весом прижимает к новогоднему столу
где скатерть, как визитка принимает
телефоны

и принимает мой удар
И перегар

Мой Новый год
Мой гонорар за этот год
Мой голод добрый

Татьяна Вольтская

* * *

Мамы с бабушкой нет,
А игрушки на ёлке остались:
Красный волк, Айболит,
Белоснежка мерцают, не старясь.

Маленький акробат
Повисает на обруче смело,
И гирлянда горит:
Ёлка — главное дерево мира.

Между веток с утра
Скачет сердце, синицею свищет,
Ну а если пора,
Если ворон прокаркает вещий,

Мне на помощь придут,
Заслоняя от смерти упрямо,
Золочёный верблюд
И картонная курочка Ряба.

[Вольтская Т. Маленький акробат: Стихи // Знамя. 2021. № 12]


Екатерина Боярских

* * *

Вот идёт человек
с пивом и костылём.
Сзади идёт снег.

Чтобы была даль —
для этого алкоголь,
а так её нет.

Где же его знак?
Кто его новый год?
Чёрный рюкзак на нём.

Свет — он такой йод,
свет, он же онли лёд
под фонарём.

С неба летит соль,
он бы в неё слёг,
но оставляет след.

Город как лучший враг — рад, пьян.
Город как вещий сон —
прав, слеп.

Екатерина Соколова

* * *

покрывай меня испарина
по всему стыду
я по площади гагарина
голенький иду

кто раздел меня
накормил
щами с гвоздями
и между мной и товарищами
положил вражду —

сыпай тому снег за шиворот
новогодний снег
а у меня ни рта ни шиворота
ну что я за человек

* * *

Новый год. Слева направо открывается дверь,
как еврейская книга.
Входят гости, начинают читать нараспев.
– Что в пути вы видели?
– Фигу и финик, финик и эвкалипт, эвкалипт и фигу,
жизнь и смерть,
ямы чудские,
холмы галилейские,
Николая.


Вера Павлова

* * *

Я состою из слёз.
Плохи мои дела.
Не спрашивай, Дед Мороз,
как я себя вела.
Прошлого мёртвый груз.
Труп синицы в руке.
Я даже думать боюсь,
что у тебя в мешке.

Сообщество fem_books поздравляет участниц и читательниц с Новым годом!



Илл. Туве Янссон. 

Интересная книжка про работу "Лизы Алерт", замечательной общественной организации по поиску пропавших людей.
Написана "изнутри" журналисткой-участницей. Много и трогательного, и полезного, и неожиданного:
- Поиски надо начинать СРАЗУ, когда человек пропал (особенно если это ребенок)
- В лес нельзя надевать камуфляжную одежду
- Если потерялись в лесу, не надо куда-то идти
- Большинство потерявшихся в сельской местности маленьких детей гибнет в деревенских туалетах (это городские дети, приехавшие на каникулы к бабушке)
- Очень опасны для детей поля подсолнечника: из-за маленького роста они не могут там ориентироваться и найти выход
- Большинство пропавших в городе находятся благодаря информационным листовкам

Выезжая на поиски в составе поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», я в какой-то момент стала после них записывать впечатления. И вскоре обнаружила, что у меня накопилось уже много заметок и они не только о поисках, но и о другом: об отряде, о людях вообще, о нашей современной жизни, о смерти, о равнодушии и, наоборот, неравнодушии. Мы стали публиковать их по пятницам в группах отряда под названием «Пятничные заметки».
Потом нам стали писать возмущенные читатели, если вдруг в пятницу заметки не выходили…
Потом я стала получать по вечерам в пятницу сообщения: «Не ложусь спать, жду…»
Потом я поняла, что получилась книга из записей про отряд «Лиза Алерт» 2015–2019 годы.
Но чтобы она была не только интересной, грустной, смешной, спорной, восторженной, шокирующей и так далее, но и полезной, я добавила в нее справочные материалы – как об отряде «Лиза Алерт» и поисковом деле, так и о наших правилах безопасности, рекомендации для родителей и для тех, у кого в семье есть пожилые люди, интересные факты о поисковиках и другое.

Сегодня, в день рождения канадской писательницы Маргарет Этвуд [Margaret Atwood], хотелось бы вспомнить не самую популярную её книгу: собрание рассказов «Пожирательница грехов» [The Sin Eater]. Это компиляция из нескольких сборников, вышедшая в 2005 году в переводе С. И. Чулковой. Заглавный рассказ основан на старинном валлийском обычае: когда человек приготовляется к смерти, специальная женщина-грехоедка должна употребить в пищу его прегрешения, обозначаемые специальной кашей, и тем самым символически взяв их на себя.


Пожирательница грехов


Это Джозеф, в бордовых домашних тапках со стоптанными задниками, с дырками на мысках, в замызганном грязно-желтом кардигане, от которого воняет дешевыми подвальными распродажами. Джозеф курит трубку, у него седеющие патлатые волосы, он говорит великолепно, четко, по-английски смакуя каждое слово:
— В Уэльсе, — говорит он, — в основном в деревнях, бытовал такой персонаж — Пожирательница грехов. Пожирательницу грехов призывали к умирающему человеку. Обитатели дома готовили блюдо и выставляли его на гроб. Конечно, гроб они уже приготовили: если уж они решили, что ты помираешь, выбора у тебя нет. По другой версии, блюдо ставили уже на умершего — свинячь сколько влезет. Ну и вот: Пожирательница грехов должна была все съесть, а за это ей приплачивали. Было такое поверье, что все грехи, накопленные умершим за всю жизнь, Пожирательница грехов принимает на себя. И Пожирательницу просто раздувало от чужих прегрешений. На ней столько было этих грехов, что никто не хотел с ней знаться: что-то вроде душевного сифилиса. С ней даже не разговаривали: а потом снова кто-то умирал, и ее снова звали откушать.
— Почему именно Пожирательница? — спрашиваю я.
Джозеф улыбается: кривая улыбка обнажает зубы сбоку, в углу рта торчит трубка. Ироническая, волчья ухмылка, будто он сейчас тебя укусит. Как я подставилась на этот раз?
— Мне думается, это старуха, — говорит он, — хотя почему бы и мужчинам не быть пожирателями грехов. Неважно, лишь бы они пожирали грехи. Такие старые, убогие, еле душа в теле держится, как ты думаешь? Эдакая старческая духовная проституция.
Он смотрит на меня и ухмыляется, и я вспоминаю истории, которые про него слыхала, про него и его женщин. Ну, для начала, у него было три жены, но у нас с ним ничего нет, хотя он как-то очень уж медленно помогает мне надеть пальто. А чего мне волноваться? Я не такая чтобы влюбчивая. Кроме того, ему под шестьдесят, и кардиган на нем действительно мрак, как сказали бы мои сыновья.
— Считалось, кстати, плохой приметой убивать пожирателя грехов, — говорит он. — Может, были и другие привилегии. Во всяком случае, я считаю, много можно сказать в его защиту.
( Collapse )


.

Интересно, насколько сознательно подобраны в сборнике рассказы: они все посвящены пришельцам, чужакам в чужой стороне. Это могут быть туристы в дальних странах: чета на пляже («Могила знаменитого поэта»), горемычная семейная пара, когда родители умерли, человек называется сирота, а когда ребёнок умер? («Хохлатый кетцаль»), профессиональная путешественница после авиакатастрофы («Репортаж в картинках»), могут быть эмигранты, как маленький и хрупкий безумный сталкер из «Мужчины с Марса» или араб-студент из «Баядер», наводящих на мысль о недооценённости Этвуд как юмористки. Кстати, старик в «Войне в ванной» объясняет странности своей противницы тем, что она немка, хотя знать этого наверняка не может и она, само собой, не немка. «Бетти»? И там ненавязчиво подчёркивается, что муж Бетти, заваривший всю эту кашу, француз и католик, то есть дважды чужой в англоязычной протестантской среде. И канадка в Бостоне («Локон на память»), и американец в Канаде («Полярности») тоже, на поверку, оказываются чужими людьми за рубежом, пусть и язык общий, и менталитет схожий. А существует ли он, менталитет? Достаточно оказаться здоровым среди больных, как Роб из новеллы «Стажёр», и вот ты уже в неизведанном краю, полном опасностей и мрачных искушений. Достаточно решить, что в городе стряслось, неважно что стряслось, и вот ты уже с двустволкой в руках, выцеливаешь пришлеца, который вот-вот вломится в гостиную («Когда это случится») Достаточно родиться — или родить — впрочем, само заглавие очерка «Подарить жизнь» скажет обо всём лучше, чем могла бы сказать я.

И только заглавный рассказ не о пришельце, а о том, кто навсегда ушёл и больше никогда не вернётся.

Так уж сложилось, что книга Сусаны Монсо [Susana Monsó] «Опоссум Шрёдингера» [La zarigüeya de Schrödinger] — третье в моей жизни философское произведение испанского автора. От колючих заноз Ортеги-и-Гассета по факультетской программе, составленной с очевидным перекосом сразу в несколько сторон, я перешла к тёплым страницам мудрого и совершенно внепрограммного Мигеля де Унамуно, а дальше... Дальше? Вот каких мы знаем испанских философов? Унамуно, и тот не считается, он был родом баск. В общем, научно-популярная работа о том, как понимают смерть животные, да ещё и написанная изначально на испанском языке и хорошо переведенная, не могла пройти мимо моего внимания.

Мы не единственные животные, которые понимают, что такое смерть, не единственные, кто может скорбеть, и не единственные, кто убивает намеренно и ради удовольствия. Учёные уже давно пытаются обнаружить свойство, которое однозначно отделило бы нас от других видов. До сих пор все рассмотренные варианты были в итоге отвергнуты. Ни орудия, ни культура, ни мораль, ни рациональность не являются привилегией человека. Это касается и понятия смерти. Мы не уникальны. Мы лишь один из видов животных - организмы, которые функционируют до определённого момента, но рано или поздно полностью выходят из строя. Возможно, если мы сможем наконец признать себя животными мы сумеем примириться и с нашей собственной смертностью.

Возможно. А возможно, и нет. Возьмём, к примеру, опоссума. Этот сумчатый зверёк, напоминающий зубастенькую крысу, в минуту опасности притворяется мёртвым. Но понимает ли холодный, как труп, обездвиженный, пахнущий дохлятиной, но живой опоссум, кем именно он притворяется? Этакое сумчатое Шрёдингера, пациент, который скорее жив, чем мёртв. Или все-таки скорее мёртв, чем, жив?

Мы не единственные, кто совершает похоронный обряд. Слоны хоронят своих покойников, забрасывая их ветками и листьями.
Мы не единственные, кто эмоционально переживает смерть близкого существа. Достаточно вспомнить о человекообразных обезьянах. Хотя насколько с их психической жизнью, разнообразной и сложной, соотносится представление человека о горе и скорби?

Лев, который умрет, если не убьёт, или газель, которая живёт в постоянном страхе быть съеденной, вероятно, обладают гораздо более определённым понятием смерти, чем то, которым пользуется большинство из нас.



В книге Сусаны Монсо, остроумной и привлекательно серьезной, животные, как те самые совы в сериале «Твин Пикс», поминутно предстают совсем не тем, чем кажутся. Опоссум Шрёдингера уже приближается. Хорошо бы встретить его достойно...

Нобелевской лауреатке было восемьдесят лет. Вчера печальную новость сообщил её давний редактор и издатель Джонатан Галасси [Jonathan Galassi]. Причины смерти не сообщаются; так сейчас, видимо, принято.



Дикий ирис

И вот, после всех мучений,
открылся выход.

Эй, вы, снаружи: то, что зовется смертью, -
помню, -

шум, опахало сосны надо мной.
И всё. Тусклое солнце
блеснуло в просвет.

Ужас сознания,
оказавшегося во тьме
земли.

И вдруг всё прошло: этот страх, -
стать бессловесной душой, -
исчез, земля
слегка просела. А я приняла их за птиц,
мелькнувших в ветвях.

Вам, позабывшим
свой возврат из иного мира,
я говорю вновь обретенной речью: всё
возвращается из забытья,
чтоб обрести голос.

Из моего средоточия
вырвался огромный фонтан, тёмно-голубые тени
на лазурной морской глади.

(Перевод В. Черешни)


Из Нобелевской речи Луизы Глюк:

Я страстно читала Эмили Дикинсон, когда была подростком. Обычно поздно вечером, перед сном, на диване в гостиной.

Я - никто! Кто ты такой?
Ты тоже никто?

Причем, в той версии, которую я тогда читала и до сих пор предпочитаю:

Значит, нас двое — не говори!
Они бы нас изгнали, ты же знаешь…

Дикинсон выбрала меня, когда я сидела на диване. Мы были элитой, спутниками в невидимости. Это был факт, известный только нам. Факт, который каждый подтверждал для другого. В этом мире мы были никем.
Но что означало бы изгнание для людей, живущих, как мы, в нашем безопасном месте? Изгнание - это когда оно перемещается.
Я не говорю здесь о пагубном влиянии Эмили Дикинсон на девочек-подростков. Я говорю о темпераменте, который не доверяет общественной жизни или рассматривает её как сферу, в которой обобщение уничтожает точность, а частичная правда заменяет откровенность.
Для иллюстрации: предположим, что голос заговорщика, голос Дикинсон, заменен голосом трибуна. “Мы никто, а ты кто?" Это сообщение внезапно становится зловещим.
Утром 8 октября я с удивлением ощутила ту панику, которую только что описала. Свет был слишком ярким. Масштаб слишком велик.
Те из нас, кто пишет книги, вероятно, хотят достучаться до многих. Но некоторые поэты не видят смысла достучаться до многих в пространственном плане. Совсем не так, как в заполненном зрительном зале. Они видят, что их голос достигает многих постепенно, последовательно, многих во времени, в будущем. Но каким-то глубоким образом эти читатели всегда приходят поодиночке, один за другим.

(полный перевод можно прочесть по ссылке: https://dzen.ru/media/tarakanova/nobelevskaia-rech-luizy-gliuk-pereveli-dlia-vas-na-russkii-naslajdaites-5fd753f864f2df1897ecefeb , огромная благодарность переводчице, выступающей под псевдонимом Княжна Тараканова)

Предыдущий пост о поэтессе: https://fem-books.livejournal.com/2034172.html

Варваоа Малахиева-Мирович (1869—1954)

Расписала Аннушка ...

Расписала Аннушка игуменье писанку
Чёрною глаголицей: Христос воскрес!
По красному полю золотые листья
Золотые гвозди, и копьё, и крест.
Всё-то мы хлопочем, всё-то украшаемся,
Писанки да венчики, пасхи, куличи,
В этих куличах-то всё и забывается.
В сердце Божьей Матери стрелы и мечи.
Божий Сын во гробе, ангелы в смятении,
По церквям рыдальные гласы похорон,
Славят страсти Господа и Его терпение,
А у нас-то скалок, мисок перезвон.


1915


Нина Хабиас (1892 — около 1943)

* * *

Ночей тяжелый черный белок,
Узких плечиков крестик
Сладко душно одной нести
В этот пасхальный пахнущий
Звоном и творогом вечер,
О встречи жаркие, как боль,
Аорты перегнули чрез железо,
И выжитое сердце
Откинуть навзничь покидая,
Смородины раздавленные пятном,
О путь, о горечь,
О времени кровавые сургуч.
Печати ломкие морщин и охлажденья,
Мне вас вести бессоницы
Тончайшим волоском
Безропотно припасть к коленям угленным
Воспоминаний.

Саломея Нерис (1904 — 1945)

Пасхальное утро
Радостным утром молитва полна,
Люди, как тени, неслышны.
И в поднебесьи колокола
Белые флаги колышат.

Реки пускай к океану спешат,
Ночи костры погасают.
Люди поутру взгляды склонят-
Сердце в лучах утопает.

Жертвы весенние вознаградят
И расцветут наши души.
Радуйся, мир, ведь никто никогда
Юности смех не заглушит.

(перевод Сергея Левичева)

Лидия Червинская (1907 — 1982)

* * *

Эта Пасха почти настоящей была.
Как бывает у добрых людей,
дети красили яйца. За несколько дней
золотые пеклись куличи…
И доверчиво таял весь мир от тепла
желтым воском пасхальной свечи.
И казалось, что купол церковный высок,
что понятны слова литургии.
И хотелось так верить, как верят другие…
Если правда, что путь наш, как вечность, далёк,
то разлука, как жизнь, коротка…
А тоска по тебе – как живой стебелёк
облетевшего за ночь цветка.

Аля Хайтлина (р. 1987)

Сто шестьдесят шестой день: вопросы

А Новый год? Он будет или нет?
А Пасха будет? А Серёжа выйдет?
А если бог придумал этот свет,
То почему он ничего не видит?

Он видит всё? А почему тогда
Стреляют? Ты не знаешь?
- Я не знаю.
Полгода кровь идёт по проводам
И льётся наземь, алая, больная.

Уже по пояс ею пол залит,
А новости вещают и вещают.
- А почему Серёжа не звонит?
- Он позвонит тебе, я обещаю.

- А что же будет дальше с сентябрём?
И с октябрём? По вечерам прохладно..
- Надеюсь, мы с тобою не умрём.
- И папа? И Серёжа тоже, ладно?

- А день рожденья будет? Дотемна
Сидеть и тортом кремовым отметить?
- Он будет. Только хочется, чтоб нам
Успелось до отпраздновать день смерти.

День смерти зла, день смерти всех смертей
День смерти всех убийц железнопалых,
Мы купим погремушки для детей
И прогремим, что зло сегодня пало.

И будем вылезать на свет из тьмы,
Ступенька вверх, давай ещё шажочек,
- Выходит, бога нет, есть только мы?
А дьявол есть?
- Он тоже мы, дружочек.

Но мы его с тобою победим,
И зло падёт, и это все увидят.
И торт, конечно, кремовый съедим.
И Пасха будет. И Серёжа выйдет

Мария Мельникова ((р. 1983)

Несовершенный вопросник

Смерть, где твое жало?
Смерть, где твой панцирь
Смерть, где твое верхнее полукольцо?
Смерть, где твое нижнее полукольцо?
Смерть, где твой колюще-сосущий аппарат?
Смерть, где твой гендер?
Смерть, где твои документы,
Удостоверяющие личность?
Смерть, где твои средства
Индивидуальной защиты?
Смерть, где твое приложение?
Смерть, где твой адвокат?
Смерть, где твоя вовлеченность?
Смерть, где изюминка?
Смерть, где твой огонек?
Смерть, где твоя идентичность?
Смерть, где твой котик?
Смерть, где твои сториз?
Смерть, где твое странное отверстьице?
Смерть, где твои лайфхаки?
Смерть, где твои продукты?
Смерть, где твои таблетки?
Смерть, где твоя бумажка с телефонами?
Смерть, где твоя совесть?
Смерть, где твоя голова?
Смерть, где твой дом?
Смерть, где твой дневник?
Смерть, где твоя сменная обувь?
Смерть, где твои родители?