Сообщество создано, чтобы женщины могли тут обсуждать книги, написанные женщинами, с феминистских позиций в рамках принципа "выбери женщину", чтобы начать разбавлять свои книжные полки, заставленные мужскими книгами, книгами женщин. Это женское пространство и мужчины в сообщество не принимаются. (Удалять тех, кто принят по ошибке, я, конечно, не буду, но общий принцип от этого не меняется).
Помимо серьезных книг, написанных сознательными феминистками, феминистской критики патриархата, книг по психологии для повышения самосознания и вычищения сексистской парадигмы из своего сознания, хочется обсуждать и жанры "полегче" - детективы, фантастику, триллеры и пр., написанные женщинами, где много персонажей женщин.
Очень интересна художественная литература, описывающая мир и жизнь глазами женщин, через переживание женского опыта.
Интересны автобиографии и мемуары сильных и успешных женщин, даже если они не считали/не считают себя феминистками и местами транслирует сексистское гуано.
Впрочем, истории про тяжелые судьбы жертв патриархата интересны не менее историй успеха.
Не менее интересны хорошие детские книги, написанные женщинами, чтобы знать, какой книгой меньше засоришь мозг ребенка.
Вообще выбор книги для рецензий - на усмотрение читательниц - если что-то вам показалось стоящим, то оно с большой долей вероятности может показаться стоящим другим женщинам.
АПД. 7 - "Зеркало" сообщества регулярно копируется на dreamwidth, под тем же названием. Кроме того, 29 октября 2014 года родился новый сайт книжного сообщества - https://fembooks.wordpress.com/
Монография Е.В. Душечкиной о новогодней ёлке цитировалась в нашем сообществе обильно и вполне уместно к Новому году: https://fem-books.livejournal.com/1914410.html. Рада сообщить, что она наконец-то переиздана «Новым литературным обозрением». Словно бы подгадали к зимним праздникам, потому что «Русский святочный рассказ: возникновение и упадок жанра», который я безуспешно искала по букинистам, тоже переиздан.
Итак, святки. Крестьяне ходят со звездой и колядуют. Мещане ставят кумедию о царе Максимильяне и непокорном сыне его Адольфии. Просвещённая публика открывает журнал и рассчитывает найти... рассчитывает найти произведение совершенно определённых характеристик: небольшое, компактное, не слишком сюжетно увлекательное, чаще всего отнюдь не выдающееся по литературным качествам, но прославляющее добродетели, семейный очаг и непременно со счастливым концом. Святочный рассказ! Этот термин зачастую применялся иронически, означая сусальную и пошлую историю. Невольно вспоминается Куприн:
Конечно, читателям незаметно. Читатель спокойно, как верблюд, переваривает в желудке пасхальный окорок или рождественского гуся и, для перехода от бодрствования к сладкому сну, читает сверху донизу свою привычную газету до тех пор, пока дрёма не заведёт ему глаз. Ему легко. Ничто не тревожит его воображения, ничто не смущает его совести, никто не залезает под благовидным предлогом ему в карман. В газете порок наказан, добродетель торжествует, сапожный подмастерье нашел благодаря родимому пятнышку своих родителей, мальчик, замерзавший на улице, отогрет попечительными руками, блудная жена вернулась домой (она исхудала и в чёрном платье) прямо в объятия мужа (пасхальный колокол — бум!..), который проливает слёзы. Но вы, читатели, подумали ли вы хотя раз о тех мучениях, которые испытывает человек, пишущий эти прекрасные добродетельные рассказы!..
Что характерно, святочные рассказы самого Куприна «Тапёр» и «Новым литературным обозрением» вошли в школьную программу. От «Повести о Фроле Скабееве» до «Светланы» Жуковского, и от «Светланы» до «Мальчика у Христа на ёлке» Достоевского проведёт нас за руку история рождественского рассказа, не забывая и о тех безымянных, оставшихся в литературе лишь под псевдонимами и инициалами вроде Н.Н., тружениках и труженицах ремесла. Да, для многочисленных женщин, зарабатывавших литературным трудом, календарная проза была верным куском хлеба, который не так уж легко доставался. Бекетова, Бачманова, Еллинская, Волконская, Евстафиева... Елена Владимировна Душечкина заботливо собрала в дореволюционных журналах их рождественские истории, и надеюсь опубликовать их в сообществе.
Сообщество fem_books поздравляет уважаемых участниц с праздником, желает здоровья и, конечно, хорошего чтения. Побольше, побольше книг, живописно свисающих с ветвей праздничного дерева, какое бы оно ни было: ель, сосна, пихта, кедр ливанский или даже пальма! А главное, сил и времени для чтения!
С Новым годом, уважаемые сообщницы!
…Она догорала. Пир окончен. Воздух вокруг нее был так густ, так насыщен, что казался не то апельсином, не то шоколадом: но были в нём и фисташки, и вкус грецких орехов, и… Ёлочные бусы со вспыхнувшей нитки насыпались на игрушечную, немыслимой зелёности траву в моей плоской коробке с пёстрыми блестящими коровками, лошадками, овцами и в лото старших детей. Золотые обрезы книг в тяжёлых, с золотом переплетах, с картинками, от которых щемило сердце; цветные карандаши, заводные колёса, над коими трудился Андрюша, янтари и искусственная бирюза бус. Куклы! Этот бич Мусин и мой – куклы, в которые мы не умели играть и которые дарились педагогически, каждый год. Близко держа к близоруким глазам новую книгу, Муся уже читала её, в забвенье всего окружающего, поглощая орехи, когда с ёлки, вспыхнув огненной гибелью нитки, упал синий шар! Его легкая скорлупка, сияющая голубым блеском, распалась на куски таким серебристым каскадом, точно никогда не была синей и никогда не была – шар. В наш горестный крик и в крик старших, кинувшихся нас оттащить от осколков, капали догоравшие свечи. Теплый воск, тлевшие иглы елочных веток… Я глядела вверх. Там, на витой золотой ниточке, качалась от ветерка свечки маленькая танцовщица, и папье-маше её пышной юбочки было нежно, как лебяжий пух. Гигантская тень ёлки, упав на стену и сломавшись о потолок, где тускло горела Вифлеемская звезда, осенила темневшую залу над мерцанием цепей и шаров, спрятавшихся под мех веток. В догоравшем костре елочной ночи рдела искра малинового шара, под тьмой отражая огонь последней свечи. Но волна шла ещё выше – та, следующая: блаженство проснуться на первый день Рождества! Сбежав по лестнице, войти вновь к ней – уже обретенной, твоей насовсем, на так ещё много дней до дня расставания! Смотреть на неё утренними, всевидящими глазами, обходить её всю, пролезая сзади, обнимать, нюхая ее ветки, увидеть всё, что вчера в игре свечного огня было скрыто, смотреть на неё без помехи присутствия взрослых, без отвлеканья к не рассмотренным ещё подаркам, ко вкусу всего на свете во рту. Не чёрная, как вчера, в провалах, а залитая через оконную густоту морозных наростов желтящимися солнечными лучами, она ждет нас, в хрусталь превратив всё своё вчерашнее серебро и фольгу. Вспыхнув утренними искрами всех разноцветностей, только сейчас по-настоящему горя всем колдовством плодов – зеленью толстых стеклянных груш (даже не бьются падая!), алых пылающих яблок, рыжих живых мандаринов (им немножко стыдно, что они не стеклянные, что их можно съесть…). Роскошь чуть звенящих, почти невесомых шаров – самых хрупких, самых таинственных! В коробках стояли Тетины куколки в швейцарских костюмах; таких крошечных мы любили за то, что волшебные и не надо ни шить им, ни гладить, ни класть их спать. В девочкиной игре в куклы поражала утилитарность увлечённости. Эти куколки требовали одного: любования. Того именно, что мы так умели… Книги лежали распахнутые, и я сразу все смотрела, окликая Мусю, которая, рухнув в выбранную, читала взасос, что-то мыча мне в ответ. И челюсти уставали жевать орехи. А вечером, в первый или второй день Рождества, мама показывала нам панораму, и мы засыпали, уже не помня, где мы, после всего случившегося… Весь дом спал. Опустив тонкую руку с обручальным кольцом на шеёк чёрной кофты, тускло светясь в темноте спальни локоном и нежной щекой, юная бабушка из рамы смотрела на свою дочь и на нас печальной улыбкой тёмных глаз с тяжелыми веками, с точно кистью проведенными бровками.
Через неделю ёлочное убранство уходило на год спать в глубины широчайшего «дедушкиного шкафа».
Филлис МакГинли [Phyllis McGinley] родилась в 1905 году в штате Орегон, в семье торговца земельными участками и профессиональной пианистки, дававшей уроки музыки. Маленький городок Онтарио, где жила семья МакГинли, располагался в округе Малёр, что по-французски означает горе, беду, несчастье. Не знаю, была ли связана с этим странным названием идея фикс Даниэля МакГинли: перевезти жену с маленьким ребёнком на лоно природы, но, когда он приобрёл ранчо в штате Колорадо, ехали туда с оптимистическими предчувствиями. К сожалению, не оправдавшимися. Джулия МакГинли оказалась в замкнутом пространстве с трёхмесячным младенцем на руках, без возможности зарабатывать, без помощи близких. Филлис МакГинли и её младший брат росли, не общаясь со сверстниками, в изоляции. Отец умер, когда Филлис шёл тринадцатый год. Мать немедленно продала ранчо, взяла детей и переехала в Юту, к сестре, такой же одинокой вдове. Там будущая поэтесса закончила школу, выучилась в университете Солт-Лейк-Сити по специальности «музыкальный театр», начала писать стихи, а когда стихи стали продаваться, переехала в Нью-Йорк. И до конца жизни считала, что это было самое лучшее решение, кардинально изменившее её судьбу.
Филлис МакГинли сменила много профессий, работала и копирайтершей в рекламном агентстве, и учительницей в начальной школе, и штатной сотрудницей в журнале «Город и деревня»...( Collapse )
А поэму «Рождество без Санта-Клауса» перевёл на русский язык Николай Моршен (1917-2001):
Вы когда-нибудь слышали, Сколько хлопот Причинил Санта Клаус Однажды нам в тот И изумительный, И поразительный Год, Когда на оленей махнул он рукой И поклялся устроить себе выходной?
Вы послушать хотите? Так вот:
Давненько случилось то, дети, – Вас не было, верно, на свете. Однажды, когда пожелтела трава, После школы начала, но до Рождества (Числа не припомню), раз утром морозным Наш Санта проснулся Невиданно поздно. Он сел на кровати, Взглянул на часы, Достал своё платье, Расправил усы, Откинулся к спинке, вздохнул и сказал: «Ох, как я устал!
В ту зиму не было конца вечерам и балам: танцевали у графини Лаваль, у Сухозанетши, у графини Разумовской и в Аничкове дважды в неделю. На масленой танцовали с утра декольте и в коротких рукавах, ездили в пошевнях на Елагин, где катались с горы в больших дилижансах, как их называли. Мужики в красных рубахах правили; государь садился охотно в эти сани, и дамы. Потом переходили к другой забаве: садились, в пошевни импер<атрица>, рядом с ней или Салтыкова, или Фредерикс и кня<гиня> Трубецкая; за санями привязывались салазки одна за другой, туда усаживался государь, за ним Урусова или Варенька Нелидова. На Каменном острову была лужайка, которую нарочно закидывали снегом; тут делали крутой поворот, и поднимался смех: салазки опрокидывались. Пошевни были запряжены шестериком; кучер Канчин мне говорил, что у него душа была в пятках на этом повороте, и весь он был в поту. Возвращались домой, где подавали déjeuner à la fourchette {лёгкий завтрак}, попросту обед, а после обеда начинались petits jeux: à la guerre {игры: в войну}, и кошка и мышка; беготня была во все комнаты. Звонок к сбору был в руках имп<ератрицы>. В шесть часов были уже все дома и готовились на какой-нибудь вечер. Я тогда только что вышла замуж и очень веселилась. [...] Набесновавшись вдоволь в мясоед и на масленой, имп<ератрица> ездила на экзамены Екатерининского института: брала работу, вязала шнурок на вилке и слушала со вниманием. Как старая институтка, я присутствовала по зову самой государыни. Сестра моя ничему не училась, а только занималась шалостями, и часто страдала горлом и была часто в лазарете. Конечно, первый экзамен был у священника Ивана Михайловича Наумова. Он начал с того, что спросил значение масленой недели. Ответ был: это неделя приготовления и прощения; с середы начинаются поклоны и "Господи Владыко". "Так, но вы вступите в свет, где не соблюдаются правила церкви и где эта великая неделя проводится в театрах и на балах; потому прошу вас не забывать мои наставления". Императрица обратилась к начальнице и сказала ей: "Ce sont des pierres dans mon jardin" {Это камни в мой огород.}. Кримпуська {прозвище начальницы} перепугалась и спросила, не передать ли экзамен Плетневу. Один Deloche был доволен... "Non, pourquoi? Je suis très contente qu'il parle ainsi à ces pauvres enfants" {Нет, зачем? Я очень довольна, что он так говорит этим бедным детям.}.
Когда экзамены кончились, в воскресенье folle journée {последний день масленицы} справлялось в Аничковом дворце; приглашения были утренние для избранных и вечерние для городских дам, т. е. для толпы. Утром в белой гостиной, где играл Лядов и со скрипками, вечером же был оркестр в длинной зале под режиссёром Лабицким. Все надевали старые платья и донашивали до конца сезона.
* * *
<Смирнова>: — Представьте себе, Киселёв, что блины бывают гречневые, потом с начинкой из рубленых яиц, потом крупичатые блины со снетками, потом крупичатые розовые... <Киселёв>: — Об розовых я и понятия не имею. Как их делают розовыми? <Смирнова>: — Со свёклой. Пушкин съедал их 30 штук, после каждого блина выпивал глоток воды и не испытывал ни малейшей тяжести в желудке.
Магда Сабо, пожалуй, больше известна как "взрослая" писательница, но писала она также и книги для юношества; "Бал-маскарад" - одна из них. Главной героине, Кристине, 15 лет. "Мы будем звать ее Кристи, это такое веселое имя, словно кошечка чихнула!" - когда-то написала ее мать. Но выросла Кристи совсем невеселой девочкой...
"Семья Кристи жила тогда в другом районе, не здесь. Папа ее был в плену. Мама и бабушка не могли оставаться в квартире. Будапешт был осажден. В ночь, когда Кристи родилась, мама ее, которой было тогда всего двадцать лет, погибла, потому что нельзя было позвать врача; одно крыло того дома, в подвале которого Кристи появилась на свет, уничтожила бомба, почти все, кто там находился, и ее бабушка в том числе, были ранены. Только она одна, по странной прихоти случая, осталась совершенно целой и невредимой, и когда развалины над их убежищем разобрали и оставшиеся в живых могли, наконец, выйти на свободу, она преспокойно лежала и пищала на дне корзины для белья."
Семья, состоящая из Кристи, ее бабушки по материнской линии, овдовевшего отца и портрета умершей Жужи, много лет варится в собственном горе. В этом доме не слушают музыку, редко смеются и разговаривают негромко. Горе священно, а бедная сиротка - смысл жизни и для бабушки, и для отца. Всё перевернет появление в школе Кристины новой учительницы - Евы Медери.
Сложно сказать, зайдет ли книга современным подросткам... Коллизии, надо сказать, совсем недетские. Впрочем, поколение "детей войны" жизнь не щадила, да и нынешнее щадит не всех. Тема хоть и тяжелая - преодоление военной травмы - но важная и по-прежнему, увы, актуальная для многих.