Книги, рекомендуемые феминистками

На небосклоне переводной литературы Африка представлена неравномерно. Благодаря советским переводам можно собрать недурную полочку североафриканской поэзии и прозы. Не без влияния Нобелевских премий Надин Гордимер и Джона Максуэлла Кутзее переводятся и читаются книги из ЮАР. В последние годы мы всё активнее знакомимся с нигерийской словесностью. А вот например – касаюсь карты наугад – Замбия? Все мои поиски год за годом приводили к рассказу, кстати, сказать, очень хорошему, но мужского авторства, персонажи поголовно мужского пола и называется тоже «Мужчины». Не подходит для сообщества, короче говоря. И вот издательство Inspiria решило сделать нам всем доброе дело, познакомить с современным замбийским романом. «Птица скорби» [The Mourning Bird] Мубанги Калимамуквенто [Mubanga Kalimamukwento] написана на английском языке, но представляет мир пёстрый, многоязычный, почти незнакомый постсоветской аудитории. В семье Чимуки Грейс и Али (Алисинды, это мужское имя) разговаривают на двух языках, лози и тонга, потому что родители – разных национальностей, а также гордятся прекрасным английским, билетом в лучшую жизнь. Вся семья ходит в церковь. Отец трудится, мама и младшая тётушка Бо Шитали занимаются хозяйством, стол ломится от рыбы, своерощенных куриц, кассавы и фруктов, а иногда с неба падает практически манна: съедобные термиты, и тогда уж не зевай. Но идиллическое детство заканчивается неожиданно.

Пока они не сказали ничего такого, всё хорошо, – твердила я себе, когда за мной в школу пришли два папиных родственника и Бо Шитали. Никто из них не произнёс «твой папа умер». Значит, это неправда.
Может, пока я тут в школе, ему просто стало хуже, – рассуждала я. – Может, он просто затребовал меня домой, потому что утром я что-то не так сделала. Мой воспалённый мозг бессвязно метался от одной мысли к другой, и я пыталась вспомнить свои проступки.
Поздно поднялась.
Спрятала зубную щётку Али, чтобы он попсиховал.
Засунула грязную одежду под кровать. На этом список промахов истощился, и я стала выискивать другие причины.
Может, Тате просто хочет увидеть меня… Я попыталась улыбнуться какой-то хорошей мысли, но сразу её потеряла. Так зачем взрослые заявились в школу? Я взглянула на мужчин, которых едва помнила, на свою тётушку, что водила меня в школу и забирала домой лишь до тех пор, пока мне не исполнилось семь. Пока они не говорят ничего плохого, это не может быть правдой.

Конечно, Чимука может по малолетству верить, что отец умер оттого, что кричала сова. Но взрослой читательнице всё понятно без слов. Об эпидемии сигнализирует то одно, то другое. Яркий плакат с пиктограммой. Красные пятна на белом платочке. Скромные обмолвки родственников: умер от непродолжительного приступа сильнейшего кашля. Непродолжительный приступ кашля… Ничего себе непродолжительный.

У меня тоже соседу написали, мол, умер от пневмонии. Хотя всем было понятно, какого свойства эта пневмония.

И ещё этот путч мятеж, зараза. Который, согласно мудрому двустишию в переводе Маршака, не может кончиться удачей.

«Птица скорби» не диккенсовский сюжет падения по социальной лестнице. Прозаический ужас повествования в том, что никакой лестницы и не было. Потеря кормильца только острее высветила бесперспективность существования детей, которые в своём сиротстве не виноваты, но страдают по полной программе. Токсикомания, уголовщина, проституция, ушлые барыги, торгующие гуманитарной помощью, ВИЧ, от которого нет спасения... Некоторые мои одноклассницы из девяностых могли бы написать аналогичные мемуары. Если бы выжили. Одно и то же безвременье, с поправкой на замбийские реалии, как-то: ритуальное расхищение имущества вдовы, обвинения в ведовстве, приёмная семья, оборачивающаяся капканом. Имена: Джо, Джуниор, Мапензи, Сэйвьо (т.е. Saviour, Спаситель), Энала. Впрочем, встретилась и Наташа. Да и музыка звучит другая, мы и стилей-то таких не слыхивали. Зато по телевизору крутят и крутят хорошо знакомый мексиканский сериал «Никто, кроме тебя». Целуются Ракель и Антонио, действие подвигается к счастливому концу, а в реальности он всё никак не наступит и не наступит.



Так что прихожу к выводу, что премию Динаан за лучший литературный дебют кому попало не дают, и всем советую эту книгу.

Настоящее имя было, конечно, не Сюзан. Юдит Жужанна Фельдман, родившаяся в 1928 году в Будапеште, происходила из знаменитой еврейской семьи. Её дед Моисей был раввином неологической (неортодоксальной) еврейской общины Будапешта, а отец стал психоаналитиком, видным представителем школы Шандора Ференци. Правда, потом с Ференци крупно разошёлся во мнениях, даже рассорился, но это произошло задолго до рождения Юдит Жужанны и к нашей теме не относится. Когда будущей писательнице было одиннадцать лет, отец увёз её от наступающей нацистской угрозы в Соединённые Штаты. Мать осталась в Венгрии, вступила во второй брак, сведений о её дальнейшей судьбе я не имею, но предполагаю, что ничего хорошего.

В Нью-Йорке Жужанна, переименованная в Сюзан, обнаружила страсть к учению. Она закончила женский колледж Брин Мор, писала диссертацию о Симоне Вейль в Гарварде, а научным руководителем был сам Пауль Тиллих. Эрудированная, остроумная, Сюзан Фельдман выглядела так, что её на улицах принимали за Аву Гарднер и просили дать автограф. Ничего удивительного, что он влюбился...



Он — это молодой и блестящий философ, исследователь иудаизма Якоб Таубес. Он тоже, кстати, происходил из старинной раввинской семьи и тоже иммигрировал, только не из Венгрии, а из Австрии. Единомышленники и коллеги, Таубес и Фельдман полюбили друг друга и довольно скоро поженились. У них родилось двое детей: Этан и Таня (сокращённое от Танаквиль, потому что Фельдман любила этрусское искусство). Брак казался очень счастливым, но только казался. Таубес страдал биполярным расстройством, причём эпизоды мании характеризовались сексуальной расторможенностью и систематическими изменами с кем угодно. При этом жену он не переставал ревновать, подозревая во всех смертных грехах. В периоды депрессии учёный покушался на самоубийство, ложился в психиатрический стационар. Курс лечения заканчивался, и всё начиналось сначала.



Назревал развод. В этой трудной ситуации Таубес оказывала поддержку её близкая подруга Сюзан Сонтаг, поощрявшая также её увлечение сценой и художественной прозой. Первый роман, «Плач по Джулии» [Lament for Julia], издателей так и не нашёл, а вот второй, «Развод» [Divorcing], приняли с энтузиазмом. Это автобиографическое произведение написано в тоне, который можно было бы назвать ёрническим, если бы не объективное страдание, за ним стоящее. Начать с того, что героиня мертва. С отрубленной в результате аварии головой она просыпается в тёмном гробу, следующем в трюме корабля через Атлантику, и задаётся вопросом, кому теперь принадлежит её злополучное тело. Отцу? Мужу? Одной стране? Другой? И когда выясняется, что никому, смерть оказывается самым счастливым событием в многотрудной биографии Софи Блайнд. Теперь она свободна и легко перемещается по мирам и временам. Главное — не опоздать на собственные похороны.

Невзирая на прискорбные обстоятельства, в которых мы встречаемся с Софи, «Развод» книга ненатужно, искренне смешная. К психоанализу здесь приговаривают, как в тюрьме: семь лет на кушетке! Минимум пять лет! Доктор, да я столько не выдержу, я помру до конца терапии... Ну что ж, возможны издержки. Мать семейства перед лицом гитлеровского вторжения озабочена своими шубами — и их спасает. Фарс-гиньоль? Отчасти. Но в этом фарсе самой писательнице пришлось жить многие годы.

Итак, роман вышел в 1969 году и встретил, как принято писать, разноречивые критические отклики. Маститый Хью Кеннер, специалист по модернистской поэзии, дебют разругал в пух и прах. «Игры дамы-романистки в колыбель для кошечки», «артистка-трансформистка, непринуждённо наряжающаяся в платье с плеча других авторов»... Таубес прочла рецензию, даже посмеялась с подругами над особенно мощными формулировками. А через несколько дней пропала без вести. Её мёртвое тело выбросил океан. Самоубийство. Сонтаг ездила на опознание.

И вот в последние годы происходит настоящее возрождение имени Сюзан Таубес. «Развод» переиздан и раскуплен. «Плач по Джулии» и рассказы вышли одной книгой. Полвека прошло, всего-то полвека. А вот-вот усилиями издательства «Подписные издания» «Развод» выйдет и на русском, в переводе Юлии Полещук и со вступительной статьёй Оксаны Васякиной. Я этой книги очень жду.

Есть старая сказка страшная, как купца хватает некто, затаившийся в колодце, и требует за воду отдать ему то, чего дома не знаешь. Заставляет задуматься, насколько многого человек не знает, и дома, и не дома. Сколько я читала о белых эмигрантах в Югославии, точнее, между двумя войнами — в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, а имени Нонны Сергеевны Белавиной даже ни разу не слышала. Родилась будущая поэтесса в Евпатории, в 1915 году, а в Сербии оказалась в 1918-ом. Отец, Сергей Белавин, будучи офицером царской армии, эмигрировал вместе с женой Елизаветой Леонидовной и маленькой дочерью практически в никуда. Жили очень бедно, брались за любой труд. Параллельно Белавин (есть семейная легенда, что он дальний родственник патриарха Тихона (в миру Василия Беллавина)) учился на богословских курсах в Белграде и стал священником. Служить ему досталось в отдалённом восточном селе неподалёку от Жагубицы, где даже школы не было. Поэтому Нонна Белавина получала образование в Мариинском Донском институте благородных девиц, который переехал в эмиграцию из Новочеркасска. Размещался институт в воеводинском городке Бела Црква, он же Вайскирхен, он же Бисерица Альба, он же Фехертемплом. Вот такая в Воеводине языковая ситуация, и плюс обучение шло полностью на русском языке. Восемь институтских лет поэтесса считала основополагающими для своего мировоззрения.

Что же помогло нам не сломаться духовно? Не возроптать? Не потерять веру в Бога, в жизнь и в людей? Я уверена, что ответ надо искать в тех восьми годах институтской жизни. Мы не могли поддаться духовному упадку и разлюбить жизнь, если годами наш преподаватель естествознания С.Н. Боголюбов учил нас не только своему предмету, а тому, что жизнь – величайший дар Божий и вечный источник радости. И мы умели в страшные годы войны сквозь дым пожаров всё же видеть красоту заката и радоваться цветам у дороги...

Важно также, что в Мариинском институте не возбранялись литературные занятия, институткам даже разрешалось печататься. После окончания учёбы Нонна приехала к родителям и поступила в Белградский университет. Правда, только на заочное отделение: мать уже тяжело болела туберкулёзом, нужно было работать по дому. К счастью, в городском суде Жагубицы требовался помощник следователя. И каждый день молодая девушка ездила на работу из своего села в город. Ей даже огнестрельное оружие выдали на всякий случай.

После смерти матери Нонна Белавина переехала в Белград. Там она устроилась на работу в суд, а в свободное время увлекалась сценой. Сначала её определили в помощницы режиссёра, и этот самый режиссёр русского театра, Олег Миклашевский, в неё влюбился. Он был значительно старше и притом женатый человек, а развестись в тогдашней Сербии было не так-то просто, даже при обоюдном желании супругов. Белавина стала примой русского театра.

И тут начинается война. В 1941 году в монастыре Горняк убили Сергея Белавина то ли титовские партизаны как русского (они считали всех русских иммигрантов по умолчанию нацистскими пособниками), то ли хорватские усташи как православного священника. В 1944 году Миклашевский и Белавина поженились, а в 1945-ом с американскими войсками отправились в Германию. Понятное дело, в титовской послевоенной Югославии не ждало их ничего хорошего, но и германская жизнь была очень тяжёлая и бесперспективная. Вплоть до того, что папиросами торговали. В 1946 году в лагере для перемещённых лиц родился их единственный сын Игорь.

В 1949 году, с трёхлетним ребёнком на руках, как когда-то её родители, Нонна Миклашевская с мужем уезжают в США. Там её сербское юридическое образование, понятное дело, оказывается бесполезным, и снова приходится браться за тяжёлую физическую работу: уборщицей, горничной в отеле. Олег Миклашевский так и не смог адаптироваться, получить специальность. С театром тем более было всё глухо, в пятидесятые годы снялся на телевидении в роли русского генерала, и на том всё закончилось. А поэтесса поступила на курсы чертёжников, получила профессию и кормила всю семью.

Нонна Белавина прожила долгую жизнь, почти девяносто лет. И всегда писала стихи.

* * *

Мой синий мир! В нем всё смешалось:
Печаль и музыка любви,
И лжи тревога и усталость,
И губы нежные твои,

И рук твоих прикосновенья,
(Уже совсем знакомых рук)
И каждого стихотворенья
У сердца вымоленный звук.

Мой синий мир!.. Мне всё в нем ново,
Страшит и радует меня,
И буквы имени родного
Несу в нем, бережно храня.

И вот в моей ночной пустыне
Я их шепчу все вновь и вновь,
Блуждая слепо в мире синем,
Зову тебя, моя любовь!..

( Collapse )



Воспоминания об институте: https://magazines.gorky.media/nj/2010/259/institut-v-moih-vospominaniyah.html
Стихотворения: https://magazines.gorky.media/nj/2012/267/stihi-1949.html
https://www.stoletie.ru/lit_gostinaya/nonna_belavina_vot_ona__zhizn__454.htm
https://www.kajuta.net/node/4031

Серия «Современная западная русистика» издательства «Библиороссика» не перестаёт меня приятно удивлять. Насколько занимательные, даже романически увлекательные вещи там издаются, и насколько их идеологическая платформа не совпадает с вектором, который задаётся передовицами и новостями.

Героини: Мария, Ника, Ирина, Зина, Белла. Сферы занятости: работа по дому, торговля одеждой,  «интимные услуги». Время действия: исследование начиналось в 2001 году, а книгу опубликовали на английском языке в 2017-ом. Сама учёная подчёркивала, что за это время ситуация с миграцией значительно изменилась. Место действия: сложно ответить на этот вопрос, всё в движении. Алексия Блох [Alexia Bloch], преподавательница факультета антропологии Университета Британской Колумбии, специалистка по гендерным исследованиям, антропологии миграций и наследию государственного социализма, следует за своими информантками по дорогам Евразии: например, из маленького гагаузского городка в Молдове через Румынию и Болгарию в Турцию и обратно той же дорогой. И Арктика не для красного словца упомянута, про Арктику тоже будет. Женщины пересекают государственные границы. Женщины сами выстраивают границы.




Ольга Бредникова в рецензии на английское издание «Секса, любви и миграции» отдельно указывает на такое достоинство книги, как жизнеутверждающая субъектность информанток. Они, даже самые обездоленные, не выступают в глазах исследовательницы как жертвы. Они все самостоятельны, сами строят свою жизнь и живут её.

Я полагаю, что книга Блок – это своего рода манифестация женской субъектности в миграции. На протяжении всей работы автор неоднократно подчеркивает свой особый подход к пониманию женской миграции и максимально дистанцируется от популярной ранее виктимизации мигранток. Так, информантки в исследовании Блок конституируют себя прежде всего как субъектов, принимающих решения, берущих ответственность на себя и активно действующих в ситуации краха социального государства и кризиса маскулинности. Они говорят не только и не столько о проблемах, с которыми встречаются «на чужбине», сколько об опытах эмансипации и удовольствии быть автономной, зарабатывать деньги, самой выстраивать романтические отношения и управлять ими и пр.

Вместе с тем название основной части исследования: «Секс, любовь и бесперспективность»  – говорит само за себя...

Рецензия: https://cyberleninka.ru/article/n/alexia-bloch-sex-love-and-migration-postsocialism-modernity-and-intimacy-from-istanbul-to-the-arctic-ithaca-ny-cornell-university-press-2017

В издательстве «Альпина нон-фикшн» вышла едва ли не самая спорная феминистская книга последних лет (интересно, статистические подсчёты спорности где-нибудь ведутся? ) , и первое же впечатление от нее: поразительно, какая она крохотная! Двести с небольшим страниц — могли ли они вместить в себя исчерпывающий анализ современной женской сексуальности, языка её описания, смысла её исследований? А из заглавия Tomorrow Sex Will Be Good Again: Women and Desire in the Age of Consent пропала первая часть, оптимистическое обещание: завтра секс снова будет хорошим. Осталось более строгое, академичное «Секс в эпоху согласия». Хотя предмет шире, чем секс: женщины и их сексуальное желание, академичность подхода имеет свои предпосылки. Кэтрин Энджел [Katherine Angel] родилась в Брюсселе, где изучала философию, защищалась в Гарварде по истории психиатрии, а сейчас преподаёт в Лондонском университете литературное мастерство. И написано, и переведено (спасибо переводчица Татьяне Дегаевой) действительно очень здорово. Некоторые образы стоят перед внутренним зрением днями и неделями.

Мастерс и Джонсон наблюдали за физиологическими реакциями организма (например, температурой тела и сердцебиением) в процессе полового акта. Среди испытуемых были одиночки, которые мастурбировали руками или вибратором, и пары, занимавшиеся сексом в разных позициях. Женщинам просто стимулировали грудь или вводили в вагину прозрачный стеклянный дилдо по имени Улисс. Камера с фонариком, встроенная в Улисса, снимала вагины участниц эксперимента изнутри, в том числе когда они испытывали оргазм.
Это исследование проводилось в эпоху жестких двойных сексуальных стандартов. Американское общество в послевоенную эпоху отличалось крайним консерватизмом. Предполагалось, что женщина должна сосредоточиться на домашних, семейных и материнских обязанностях (при этом слово «беременна» на телевидении все еще заглушали пиканьем). Пятнадцать тысяч экземпляров книги Мастерса и Джонсон «Сексуальные реакции человека» (Human Sexual Response), опубликованной в 1966 г. и написанной намеренно сухим и бесстрастным языком науки («стимулирование является важнейшим фактором для нарастания сексуального возбуждения»), были распроданы за три дня. Книга полгода продержалась в бестселлерах The New York Times, несмотря на то (а может, и благодаря тому) что авторы убедили прессу не освещать исследование до его публикации. Открытия сексологов произвели эффект разорвавшейся бомбы: один из критиков книги, Альберт Голдман, даже «был вынужден прервать чтение из-за невыносимого дискомфорта, вызванного картинкой, стоящей перед его глазами». Ему виделась женщина, «удовлетворяющая себя с помощью механического устройства».

Исследовательница предлагает задуматься, откуда нам известно то, что мы знаем о сексе и сексуальных потребностях. На чем мы основываемся, когда думаем, что основываемся на здравом смысле. Кто тот хитроумный и многострадальный Улисс, который способен формализовать столь текучую вещь, как желание. Вольно было Альфреду Кинси,, он по первой специальности энтомолог. Секс женщины и мужчины он изучал с тем же рвением и с той же поражающей воображение дотошностью, с какой присматривался к совокуплению пчелиной матки с трутнем. Но мы не матки! И не трутни. Скрупулезный подсчёт количества оргазмов к удовлетворённости имеет очень слабое отношение.

.

О желании: https://polit.ru/article/2023/09/08/ps_angel/

За такие прологи, как в «Простых радостях» [Small Pleasures], надо штрафовать. Вот прямо заканчиваешь пролог, и — в суд:
— Ваша честь, оштрафуйте г-жу Чемберс из Кройдона на роман-другой по запросу восхищенных читательниц!
Потому что, серьёзно, это все равно, как притчу о Дамокле начинать с того, что волосок оборвался, Дамоклу меч треснул прямо по шее и всем испортило аппетит перед консоме с пашотом. Интересно ли начинать любовную историю с того, что настал копец? Во всяком случае, необычно. Тем более, пролог прологом, а завязка удовлетворяет всем требованиям изысканных любительниц нонсенса. .

Уважаемый редактор!

Меня заинтересовала ваша заметка “Для продолжения рода мужчины больше не нужны!”, опубликованная на прошлой неделе. Я всегда считала, что моя собственная дочь (сейчас ей десять лет) родилась без какого-либо участия мужчины. Если вы хотите узнать больше, можете написать мне по вышеуказанному адресу.

Такое абсурдное письмо пришло в редакцию «Эха северного Кента» после публикации научно-популярной заметки о партеногенезе. Честь взять интервью у Богородицы Сидкапской, как насмешливо прозвали сотрудники «Эха» таинственную Гретхен Тилбери, досталась репортерше Джин Суинни, старой деве не без воспоминаний, делящей одиночество с престарелой матерью.

И вот тут-то всё и началось. ( Collapse )

Простые радости – первая за день сигарета; стаканчик хереса перед воскресным обедом; плитка шоколада, разделённая на части так, чтобы хватило на неделю; книга из библиотеки, только что опубликованная, первозданная, которой еще не касалась чужая рука; первый весенний гиацинт; аккуратно сложенное в стопку свежевыглаженное, пахнущее летом белье; сад под снегом; незапланированная покупка канцелярских товаров для ее ящичка – были в этой жизни достаточной наградой.

Недавно появилось два перевода бестселлера японки Мураты Саяки "Комбини нинген". Это о женщине средних лет, которая не может вписаться в жесткую иерархию японского общества, поэтому продолжает в 36 лет оставаться незамужней и работать на типично студенческой несерьезной работе.
Переводы такие -
1) "Минимаркет" Кати Эдж в сети
2) "Человек комбини" Дмитрия Коваленина на бумаге, в издательстве "Popcorn books".

Конечно, Коваленин очень талантлив и прекрасный стилист. Но он слишком заботится о русском читателе, и текст у него иногда получается слишком динамичным, тогда как японский текст обычно вязкий, неопределенный и унылый.
И вообще мне не нравится, когда женскую прозу переводят мужчины! Это здорово смещает акценты и огрубляет ткань текста.
Не говоря уже о феминистских соображениях. Блин, вам и так принадлежит весь мир и мировая культура в придачу. Оставьте нам хотя бы наш палисадник.

Сравните два отрывка:

Перевод Кати Эдж
https://beaujapan.com/2019/09/15/kombini-ningen-murata-sayaka-1/

– Кэйко, а ты пока не замужем?
Юкари перестала кивать и уставилась на меня.
– Пока нет.
– Да ладно? Неужели до сих пор на подработке?!
Я ненадолго призадумалась. К этому времени я уже знала, что – как мне объяснили – в моём возрасте не быть замужем и не иметь постоянной работы не принято. Но мне было неудобно уклоняться от ответа перед подружками, которые всё равно знали правду, и я кивнула: да, так и есть.
После моего ответа по лицу Юкари пробежала тень.
– Просто у меня здоровье не очень, вот я всё и подрабатываю! – поспешно добавила я.
По легенде для друзей, у меня лёгкое хроническое заболевание, которое не позволяет мне работать полный день. А на работе я говорю, что у меня болезненные родители, за которыми надо ухаживать. Обе отговорки сочинила сестра.
Когда мне было 20-25, фрилансеры не были редкостью, поэтому можно было не оправдываться, но постепенно все вокруг устраивались на постоянную работу или выходили замуж – кроме меня.
Окружающие наверняка смутно чувствуют в моих отговорках какой-то подвох – прикрываться слабым здоровьем, работая на ногах по несколько часов каждый день, довольно нелогично.
– Кэйко, а можно задать тебе странный вопрос? Ты это, ну, когда-нибудь любила? – спросила Сацуки полушутя.
– Любила?
– Ну, встречалась с кем-нибудь? Просто мы никогда от тебя ничего такого не слыхали.
– Да, рассказывать особо нечего, – честно ответила я с ходу, и все примолкли.
Переглядываются в легком замешательстве. Ах, ну да! Меня же сестра учила, как нужно отвечать. Надо создать впечатление, что хотя секс у меня и был, до серьёзных отношений дело не дошло, потому что я не понимаю мужчин. Так, интрижка, ничего серьёзного. Она же говорила мне, что если на личные вопросы отвечать расплывчато, то собеседник волен истолковать твои слова, как ему вздумается. А я опять сплоховала.
– Ты знаешь, у меня много друзей гомосексуалистов, так что я всё понимаю. Или ты асексуальна? Так сейчас тоже говорят, – чтобы как-то поправить ситуацию, сказала Михо.
– Да-да-да, сейчас всё больше тех, кому это неинтересно, и среди молодёжи тоже.
– И каминг-аут им сделать трудно, я про таких передачу смотрела!
Я никогда не анализировала свою сексуальность, мне просто как-то не было до этого дела. Сама я при этом не сильно страдала, зато мои подружки продолжали обсуждать, как же мне должно быть горько. Даже если бы меня и терзали муки, то вряд ли они уложились бы в столь примитивные формулировки, но ведь при таких разговорах никто не задумывается особенно глубоко. Мне казалось, что мои друзья пытаются придать моим чувствам такую форму, которая в первую очередь была бы проста и понятна им самим.
Когда в начальной школе я побила мальчика лопаткой, все знакомые взрослые обвинили мою семью в якобы плохой домашней обстановке – без каких-либо на то оснований. Но ведь если предположить, что дома надо мной издеваются, то сразу всё становится на свои места. Причина ясна, как день, люди успокаиваются, уверяются в своей правоте и только что прямым текстом не требуют от меня подтвердить их догадки.
«И почему им всем так не терпится успокоиться?» – раздражённо подумала я и ответила словами, которым меня научила сестра на случай любой неприятной ситуации:
– В общем, здоровье у меня слабое, вот и всё! – повторила я в своё оправдание.
– Ну да, ну да, если какая болезнь, да ещё и хроническая, то всё, конечно, не так-то просто…
– А ведь она у тебя уже давно, ты в целом-то в порядке?
«Поскорей бы вернуться в магазин», – подумала я.
Там важнее всего быть одним из Работников, без всех этих сложностей. Неважно, какого ты пола, возраста или национальности – надев униформу, все превращаются в равных существ, Работников Минимаркета.


Отрывок из перевода Дмитрия Коваленина
https://www.vogue.ru/lifestyle/chelovek-kombini-kak-bestseller-sayaki-muraty-brosaet-vyzov-socialnym-normam

— А ты, Кэйко, все не замужем?
— Пока нет…
— Да ну?! И что, до сих пор маячишь в комбини?
На пару секунд я задумываюсь. Моя младшая сестренка уже объясняла мне, что в моем возрасте оставаться без мужа и без постоянной работы как минимум странно. Но умалчивать что-либо перед подругами, которые и так знают правду, смысла нет, и я киваю:
— Ну да, всё там же…
Ответ мой, похоже, приводит Юкари в ступор. И я поспешно добавляю:
— С моими болячками я для серьезной работы не гожусь.
Старым друзьям я давно уже «скармливаю» легенду о том, что страдаю от хронического недуга, отчего и вынуждена подрабатывать в магазине, а не служить в приличной конторе. А в магазине говорю, что у меня больные родители, за которыми нужен уход. И ту и другую отмазку сочинила для меня сестренка.
Не иметь серьезной работы, пока ты юн, — картина вполне обычная, и лет до двадцати пяти мне не приходилось за это оправдываться. Но годы шли, все мои ровесницы заняли в обществе «приличные места» — кто вышел замуж, кто устроился на постоянную работу, — и только я до сих пор не сделала ни того, ни другого.
Все, кто со мной общается, наверняка чувствуют в моих объяснениях некую недомолвку. Ну разве не странно — говорить о слабом здоровье, а в магазине каждый день проводить на ногах часы напролет?
— Кэйко! А можно странный вопрос? У тебя, вообще, это… ну, был кто-нибудь? — спрашивает Сацуки словно бы в шутку.
— Был?
— Ну, встречалась ты с кем-нибудь или нет? Просто ты сама никогда ни о чем таком не рассказывала.
— А!.. Не, этого не было, — признаюсь я машинально.
Все умолкают. И обмениваются оторопелыми взглядами. Ах да, вспоминаю я запоздало. Даже если на самом деле у меня никого не было, я должна ответить что-нибудь таинственное, скажем: «Ну да, в целом было неплохо, но я не умею как следует выбирать мужиков». Такой ответ создаст впечатление, что переспать-то я точно с кем-то переспала, но ничего конкретней сказать не могу, ведь то была супружеская измена или что-то вроде. Этой премудрости меня также научила родная сестренка. «На все личные вопросы отвечай как можно абстрактнее, и тогда собеседник истолкует все так, как ему больше нравится», — наставляла она. Но я все профукала.
— Знаешь, у меня самой куча подружек-лесби, и я прекрасно их понимаю… Или ты временно асексуальна? Такие тоже бывают! — говорит Михо, чтобы как-то загладить неловкость.
— Да-да, сейчас таких все больше, — подхватывает Сацуки. — Молодежи, там… и прочих, кому это вообще не интересно…
— Им, кстати, тоже очень трудно совершить каминг-аут, — добавляет Юкари. — Я про них передачу смотрела.
Опыта половой жизни у меня нет, а сексуальность свою я никогда толком и не осознавала. Просто никогда ею не интересовалась. И хотя никаких мук от этого не испытывала, окружающие то и дело зачем-то принимались мне сострадать.
Даже если бы я и мучилась от каких-нибудь комплексов — вряд ли это можно было бы описать так банально, как это выходило у них. Но те, кто проявляет подобное «сострадание», никогда не задумываются о чем-либо по-настоящему глубоко. Таким людям хочется придать чужим комплексам ту форму, которая понятна прежде всего им самим.
Вот и в детстве, когда я огрела одноклассника совковой лопатой, все взрослые наперебой стали рассуждать о том, что у меня дома «неблагополучная обстановка». Никаких оснований для этого у них не было. Просто, если объявить, что я — жертва домашнего насилия, мое поведение сразу станет ясно как день, люди успокоятся, сомнения исчезнут. И уже поэтому я просто обязана это признать.
Черт… Что же их вечно так тянет поскорей успокоиться?
— В общем, здоровье у меня пошаливает, вот и все! — повторила я на автомате отмазку, к которой сестренка советовала мне прибегать первым делом в любой затруднительной ситуации.
— Ну да, ну да, хроническая болезнь — не шутка. Как же тебе, наверное, нелегко…
— И давно это у тебя? Как вообще самочувствие?
Скорей бы вернуться в комбини, думаю я. Туда, где тебя ценят и берегут как одного из незаменимых работников, безо всех этих великих сложностей. Где совсем не важны твои возраст, пол или национальность. Где все, кто надел униформу, превращаются в равных существ одного и того же племени — homo kombini.

Кстати, Коваленин ухватился еще за одну знаменитую японскую авторку - Ёко Огаву, и уже перевел несколько произведений. Читать не хочу даже.

И еще раньше такой феномен замечала. В серии Элизабет Джордж про инспектора Линли. Первые романы переведены были просто роскошно, когда перевода не замечаешь, и просто погружаешься в этот мир. Переводили женщины.
Потом авторка становилась у нас все более знаменитой, и переводы постепенно стали всё больше "царапать", появилось много небрежностей и стилистических ляпов. Посмотрела - ну точно, мужчины стали переводить.
Особенно потряс 19й роман серии - "Горькие плоды смерти". Кроме всего прочего, переводчик упорно там называл детектива Барбару Хэйверс....ДЕВУШКОЙ!
Он что, не читал предыдущие романы? Хэллоу, ей уже в первой книге было хорошо за тридцать. Уже тогда она производила впечатление вполне взрослой и невзрачной женщины, и у неё уже тогда была престарелая мать в Альцгеймере. Какая нафиг девушка???

Впервые это произведение мне попалось вот в каком контексте.
Читала статью про "Евгения Онегина", и авторка там иронизировала над "пушкинской речью" Достоевского. Мол, Достоевский не понял того, что прекрасно понимал Пушкин и поняла даже малограмотная горничная из "Авдотьиных дочек". Не из-за высокого скрепного чувства долга Татьяна отказала Онегину. А из-за того, что прекрасно понимала грядущий исход их романа и не хотела доверяться такому ненадежному товарищу.
Заинтересовалась, прочитала. Убедительно!
Сейчас купила сборник в бумажном виде, перечитала и прям влюбилась в эту повесть.
Она очень жизненна и звучит неожиданно современно.
Авдотья - кухарка у господ, запуганная, привыкшая, что баре всегда правы и от нее ничего не зависит. Две ее молодые дочки пытаются как-то выбраться из кабалы и сплошного харрасмента, планировать свою судьбу - через замужество, работу, учебу.
Хорошо показана разность в мировоззрении двух классов. И очень естественно, реалистично, без нажима и излишней сентементальности.
Короче, рекомендую!

Почитать можно здесь: http://az.lib.ru/s/shapir_o_a/text_0020.shtml

Ввиду нетривиальности темы и необычного авторского подхода позволю себе прорекламировать в сообществе книгу мужского авторства. Стефан Краковски [Stefan Krakowski], врач-психиатр из Швеции, много лет занимался исследованиями такого феномена современной гендерной социализации, как движение инцелов. Недобровольный целибат как явление, связь его с радикальными движениями ультраправого толка, любопытные случаи из психотерапевтической практики, а также леденящие кровь (это не преувеличение) преступления против женщин и их расследования — всё это мы найдём в книге Краковски «Инцелы. Как девственники становятся террористами» [Incel. Om ofrivilligt celibat och en mansroll i kris]. На шведском языке она вышла в 2021 году, на русском, в переводе Юлии Колесовой, её выпустило совсем недавно издательство «Индивидуум», за что ему, конечно, непреходящая благодарность.



Аннотация: В современном мире, зацикленном на успехе, многие одинокие люди чувствуют себя неудачниками. «Не целовался, не прикасался, не обнимался, за руку не держался, друзей нет, девственник» — так описывают себя завсегдатаи форумов инцелов, сообществ мужчин, отчаявшихся найти пару. Тысячи инцелов горько иронизируют над обществом, мечутся между попытками улучшить внешность и принятием вечного (как им кажется) целибата и рассуждают, кого ненавидят больше: женщин или самих себя. А некоторые решают отомстить — и берутся за оружие.
В книге «Инцелы» практикующий шведский психиатр Стефан Краковски приоткрывает дверь в этот мир. Он интервьюирует инцелов, анализирует кризис мужественности и исследует связи радикальных одиночек с ультраправыми движениями, чтобы ответить на важные вопросы: как становятся инцелами? Насколько они опасны? И что мы можем сделать, чтобы облегчить их бремя, пока еще не поздно?

Блог автора (шведскоязычный): https://www.stefankrakowski.com/
Интересный отзыв И. Шульца: https://sotaproject.com/article/skromnoe-obayanie-inczelov-v-rossii-vyshla-kniga-o-muzhchinah-kotoryh-ne-lyubyat-devushki

Как сообщает издательство в телеграм-канале, листва для оформления обложки избрана неспроста.