Вторник, 29 декабря 2015 15.38 GMT
Я хотела перевести эту статью во вторник, но, сами понимаете, забегалась:)
Огромный коммерческий успех и «Пропавшей девушки» и «Девушки в поезде» не удивил читательниц детективов и триллеров. Женщины, а именно они составляют большинство среди читающих эти жанры, давно полюбили мрачные истории о проблемах в семье. Достаточно открыть недавно изданный двухтомник Women Crime Writers: Eight Suspense Novels of the 1940s and 50s, под редакцией Сары Вейнман, чтобы найти таких же сложных героинь в написанных в середине прошлого века рассказах о темной стороне брака и материнства, женщин, пострадавших от гендерных войн дома или во всей культуре в целом.
Однако примечателен тот факт, что обе «Девушки» нашли свою аудиторию далеко за пределами любительниц жанра. Хотя некоторые читательницы, возможно, приобрели эти книги, просто чтобы поддержать разговор о модной книжке, тем не менее, такой мега-успех указывает на то, что здесь происходит что-то иное: читательницы хотят читать истории, которые соответствуют их опыту – опыту, отражение которого они не видят в других местах, по крайней мере, не настолько точное отражение. Они реагируют на книги, в которых описывается эмоциональное насилие, присущее многим бракам, домашняя жизнь, тяжесть осуждения семьи и неоднозначные дары материнства.
Мне также не кажется случайным тот факт, что, современные писательницы, авторки криминальных романов, такие как Флинн, Лора Липпман, Элисон Гэйлин и Алекс Марвуд, в своих произведениях часто рассказывают истории реальных преступлений. Они используют свои романы, чтобы изучать, как женщины должны вести себя (если верить СМИ), когда против них совершаются преступления, и что происходит, если они реагируют иначе. Для читательниц это является хорошим мета-опытом, потому что они могут следить, например, за такими случаями как исчезновение Мадлен МакКан или суд над убийцей Кейси Энтони, а затем в романах читают, как разбираются и деконструируются эти дела, в результате чего раскрывается еще больше неприятных истин о гендере в СМИ и о гендере в судебной системе.
Означает ли это, что теперь мы будем читать только различные вариации на тему «Девушки в поезде»?
Огромные различия в тоне между романами Флинн и Хокинс, наоборот, как мне кажется, демонстрируют издательствам, что читательницы вовсе не хотят читать только истории одного типа или только один способ рассказывать истории. На самом деле, если посмотреть на криминальную литературу 2015 года, вплоть до начала 2016, то вы увидите, как во всех направлениях начинают отходить ответвления, отражая возрастающее разнообразие тем в плане этносов, видов сексуальности, классов, а также новоприобретенной смелости писательниц относительно не только тем, но и стилей письма. Чтобы увидеть весь широкий охват жанра, достаточно взглянуть только на произведения Липпман (http://fem-books.livejournal.com/114608.html) и Аттики Лок (http://fem-books.livejournal.com/564804.html), работающих в традициях социального романа, а затем на тонкую семейную патологию Селест Нг (http://fem-books.livejournal.com/#post-fem_books-955199) или стилизованную прозу, от первого лица, Элизабет Литтл и Лизу Лутц.
Тем не менее, как ни странно, несмотря на все их глубокое понимание современной жизни, не говоря уже о культурном воздействии на читательниц, критики к таким романам как книга Хокинс обычно не относятся серьезно. Литературная пресса по-прежнему относится к ним как к бульварному чтиву, поделкам, построенным на резких поворотах сюжета, на эскапистской формуле. Иногда, конечно, подобное отношение возникает из-за гендерной дискриминации. О других крупных криминальных романах 2015 года , написанных мужчинами, гораздо реже говорят настолько снисходительно.
С другой стороны, сенсационалистские романы были задвинуты на обочину литературного канона еще сто лет назад, пока такие критики как Миллер не вытащили их обратно в центр сцены. Та же судьба постигла в середине прошлого века множество романов в жанре семейного саспенса, возможно, именно по этой причине их так долго не переиздавали.
На мой взгляд, такое презрительное отношение отражает общую культурную тревожность. Критики опасаются, что популярность таких книг может указывать на субверсивную энергию среди читателей. В конце концов, такие романы явным образом демонстрируют несогласие со стандартными ролями, на которые назначают женщин. Они отказываются удовлетворять, отказываются изображать жертву. Классические триллеры в этом плане "безопаснее", потому что там в конце порядок восстановлен, заблудшие женщины обезврежены, никаких разверзнувшихся ужасов в конце не остается зиять. В то время как наши современные романы про «Девушек», под влиянием традиции нуар и более грязного ландшафта реальных преступлений, не предлагают чистых завершений для истории. Они даже несут в себе угрозу: читая их, даже в воображении нельзя оставаться пассивными наблюдательницами, со стороны взирающими на травму и насилие, приходится что-делать, вооружившись (выражаясь метафорически) ножом или штопором.
Кроме того, странно слышать, что эти книги называют «эскапистскими». Для читательниц описываемые ими явления и места намного ближе и жизненнее, чем истории о мафии, шпионах или о торговле дорогими наркотиками. Сфера быта – это мир, где знания никогда не бывают полными, власть в любых отношениях преходяща, а брак, в большинстве случаев – немного маскарад. И это тот самый мир, который читательницы хорошо знают, потому что выживают в нем ежедневно.
Возможно, это и объясняет, почему иногда кажется, что эти книги читают нас. Мы думаем, что мы сидим совсем одни, погруженные в сюжет, но вдруг нам на плечо опускается холодная рука. Мы поднимаем глаза – и видим ее: ту женщину, в окне. Вы ведь тоже ее видите? Вон она мимо идет. Смотрит на нас. Посмотрите на выражение ее лица. Она сердится? Ей одиноко? Опасна ли она? Или она это я?