Закончила перевод на русский драматической поэмы Леси Украинки "Одержимая": ч. I, II, III, IV, а также перевела (с сокращениями) отрывок из книги Оксаны Забужко, посвященный этому произведению. Оксана Забужко раскрывает культурные коды Леси Украинки, уже утраченные и с первого взгляда непонятные даже образованным современнницам, так что очень рекомендую прочитать ее критику параллельно с произведением. "Одержимую" Забужко считаем апокрифическим евангелием, а главную героиню, Мириам, женщиной-ересиархом.
Действительно, давайте вдумаемся - ведь в жизни Леси Украинки было с избытком других, не менее формотворческих, а главное, более культурно продуктивных сюжетов, чем ее чахотка. Хоть и короткая и вынужденно "подредактированная" с внешне-событийной стороны медицинским вмешательством, 42-летняя жизнь Леси Украинки была как раз напротив, потенционально совершенно "агиографической", пригодной для применения целого "веера" разновариантных мифологических парадигм - прямо-таки перенасыщенной крайне напряженными драматическими коллизиями, едва ли не каждая из которых может послужить материалом для отдельного "мономифа".
В этой жизни - редкая удача, которой позавидовал бы каждый европейский поэт, начиная с эпохи романтизма! - было и классическое кемпбелловское "мифологическое приключение" в чистом виде - смерть "мистического жениха" (С.К.Мержинского) на руках у героини в Минске зимой 1901 г. и ее "инициация потусторонним" (схождение за ним "в мир мертвых" с богоборческой претензией к властелинам того света и требованием вернуть возлюбленного: архетип Изиды в поисках Осириса / Венеры в поисках Адониса / Психеи в поисках Амура, разве что модифицированный впридачу еще и орфическим мотивом, поскольку здесь героиня - не просто женщина, а женщина-певец, "Орфей женского рода", которая спускается в Аид за своей любовью). Речь идет о веховом не только для Леси Украинки, но и для всей украинской культуры событии, которое мы можем условно обозначить как "ночь "Одержимой". Известна даже точная дата этого "мифологического приключения" - 18 января 1901 г. - и собственное свидетельство героини (как мы уже знаем, чрезвычайно скупой на какие-либо личные откровения!): "...я ее ("Одержимую" - О.З.) в такую ночь писала, после которой, верно, буду долго жить, разу уж тогда жива осталась. <...> Если бы кто меня спросил, как я из этого всего живой вышла, я бы тоже могла ответить: „J'en аі fait une drame…“" Право, нечасто бывает в истории культуры, чтобы вот так, с точностью до дня и часа, можно было датировать не просто начало нового этапа в творчестве писателя, переход его в другое качество (ср. у Кемпбела о символическом "умирании" героя, сбрасывании им своего прежнего "я" и переходе через порог) - а буквально рождение классика, чье, по словам М.Грушевского, "титаническое шествие во всечеловеческие просторы" началось именно с "Одержимой": с трагического бунта Психеи/Леси Украинки/Мириам против самой сердцевины христианской чувственности - против всепрощения на почве сыновнего и дочернего послушания воле Бога-Отца.
Отметим, что для самой Леси Украинки, точнее, для Ларисы Петровны Косач, бунт начался еще раньше: "переступанием первого порога" (Дж.Кемпбелл), отходом от своего социально-конвенционного, статусного "я" (или, скорее, фрейдовского "Id") барышни из хорошей семьи («дворянки, дочери действительного статского советника»), к тому же, формально с больным не обрученной, был уже сам ее приезд в Минск - совершенный вопреки воле родителей и вообще вопреки всем, подобающим женщине ее положения, обычным нормативам. Какие психологические барьеры со стороны ближайшего окружения приходилось ей при этом преодолевать (социально-статусные ее всегда беспокоили менее всего!), можно догадаться разве что из намеков, разбросанных в письмах, например к В.Д.Александровой-Мордовец: «я <…> много раз встречала у людей, вообще очень умных, хороших, отзывчивых, неумение или нежелание понимать такие отношения <…>; я слышала не раз, как подобную дружбу називали ломаньем, самообманом, чудачеством или, в лучшем случае, ненормальностью; и зто говорили не пошляки, а люди, вообще достойные уважения». Что еще сложнее себе представить, если вообще возможно (тут уж воистину, как говорил Гамлет, "далее - молчанье", и Леся Украинка в другом "минском" письме неслучайно ему вторит «есть вещи, которых даже не следует стараться высказывать, потому что слова выдуманы не для них»), - это ее духовный опыт "Орфея в аду", непрерывное и одинокое двухмесячное схождение в смерть за любимым мужчиной («Взяли, правда, на ночь сиделку, но, во-первых, она не может сидеть беспрерывно всю ночь (а оставить больного нельзя ни на минуту одного, потому что он нуждается в помощи, как грудной ребенок), а во-вторых, я не могу сдать его на всю ночь на чужие руки, зто было бы и для него и для меня тяжело»; «я часто не узнаю теперь своего друга, так он бывает странен, как будто даже отчужденность какая-то чувствуется. Я искала этому причин в его, откуда-то теперь явившейся <…> религиозности, проявляющейся и в бреду, и наяву, но он сказал мне вчера в одну минуту просветления: „Это отчужденность смерти, других причин не ищите“. <…> мне все кажется, что только тень его со мной осталась, а сам он только изредка, на короткие моменты является и снова исчезает…», і т. д.) - до тех самых пор, пока эта мерцающе-тонкая нить отчаянно поддерживаемой связи в конце концов не обрывается («в последний день я не стала бы удерживать его при жизни, если бы даже это было в моей власти; только присутствие его родных мешало мне впрыснуть ему морфий (меня упорно преследовала эта отчаянная мысль)") - и Орфей-Психея остается перед лицом разверзнувшейся пустоты ("Мириам остается в пустыне одна").
Опыт такого близкого переживания смерти и сам по себе всегда является экстремальным, наиболее смыслобытийным для каждого человеческого существа - связанным с прикосновением к предельно обнаженным основам человеческой экзистенции. Но для нашей Психеи-Орфея это еще и опыт одновременного ведения ожесточенной, яростной и непрестанной войны с "землей и небом" - со всем окружением больного, которое бросило его умирать в одиночестве ("Какой он одинокий, Боже правый!" - ужасается Мириам, и те же интонации гнева и отчаяния в адрес "сонного кодла" равнодушных друзей звучат в письмах Ларисы Косач из Минска), и со всеми трансцендентными силами (=богами), которые готовят любимому человеку такой бесславный конец. На первый взгляд, это богоборчество откровенно ветхозаветное, дохристианского образца, упомянутое и в незаконченном стихотворении 1898 г. «Якби я знав, що їм нема рятунку», в эпизоде о борьбе Иакова с ангелом в Пенуиле
(согласно книге Бытия, 32:25—29: "И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. <…> И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.") - с тем, однако, отличием, что Психея-Мириам, этот "Иаков женского рода", ведя свою борьбу с Богом (Мессией) и людьми, которые оставили его на смерть. не питает ни малейших надежд "одолеть" и полностью отдает себе отчет, что шансов у нее никаких (Мессия небезосновательно упрекает ее: "Твое смиренье хуже, чем гордыня"!), - ею движет только и исключительно "как пламя пылкая <...> любовь", то есть воистину неистовая по волевой "температуре" интенция всего существа спасти любимого от экзистенциального ужаса одинокой смерти ("Пускай напрасно! Но позволь погибнуть / не за тебя, но хоть с тобою вместе!"), если уж не выкупить его у жестокого Бога-Отца ценой собственной жизни, то хотя бы несравненно более страшной с религиозной точки зрения ценой собственной души (вечного спасения) опротестовать волю и Отца, и покорного ему Сына-Мессии, бросив в глаза авторитарно-властным небесам свое непримиримое - не Орфеево, а Алкестидино, - женское "Нет!" (так впервые в Лесе Украинке заговорил от первого лица тот самый Дух, который, напоминаю, в семитских языках женского рода, - вытесненный из ортодоксального христианства патристической ревизией женский компонент божества).
С точки зрения ХХ века, который в украинской культуре в прямом (календарном!) и в переносном понимании как раз и открывается "Одержимой", это сугубо экзистенциалистский бунт против смерти, который позже найдет более развернутую философскую артикуляцию в книге "Бытие и ничто" Ж.-П. Сартра и в рассуждениях мыслителей Франкфуртской школы. А с точки зрения мифа и архетипов коллективного бессознательного, сюжет выглядит еще интереснее и ведет нас в глубину тысячелетий, к "Махабхарате" и "Бхагавадгите", - только там мы находим в таком чистом виде фигуру божьего помощника (царевича Арджуны), который добровольно выбирает для себя вечный ад, чтобы таким образом доказать свою абсолютную преданность богу Кришне. В неортодоксальной, гностико-манихейской традиции можно найти указания на то, что подобную миссию раннехристианская экзегетика (вскоре квалифицированная ортодоксальной церковью как еретическая) некоторое время была склонна приписывать Иуде. Собственная "эсхатологическая программа" Мириам звучит на удивление похоже на эту идею, потерянную в дебрях древних религий и ересей Востока (в которых, нотабене, Леся Украинка разбиралась и вправду неплохо - еще в юности самостоятельно написав учебник древней истории восточных народов!) - идею величайшей, трансцендентной жертвы, которую человек способен принести своему божеству:
Весьма примечательно и то, что и в свободной от "атеистических" предписаний диаспоральной науке единственный исследователь, который по-настоящему заинтересовался собственно мифологическим значением религиозного бунта Мириам (и Леси Украинки!), Р.Веретельник, пришел к этому не через украинскую, а через североамериканскую традицию, через феминистскую критику культуры, - у него одного находим гипотезу, что Мириам является не чем иным, как "женской версией Христа" (как по мне, точнее все-таки - ересиархом, а сама "Одержимая" - апокрифическим Евангелием). В постсоветское время тему "бунта Мириам" несколько "разморозила" Т.Гундорова, - правда, рассмотрев ее исключительно в пределах ницшеанской критики христианства, только дополненной феминистическим вектором, главное же в этом "мифологическом приключении" - опыт смерти, который действительно требует от субъекта такого опыта прямого диалога с Богом, - и у нее остался за кадром.
Оксана Забужко «Notre Dame d'Ukraine: Українка в конфлікті міфологій»: Харьков, "Факт" 2007