peggotty в The Children's Book by A.S. Byatt
Дама Антония Байетт иногда напоминает мне прилежного библиотекаря. Внутренности любого ее романа похожи на интерьер строгой и солидной библиотеки – с тишиной, зелеными лампами и шершавым шуршанием подола Джордж Элиот где-то на заднем плане, между многими рядами книг. Все золотое и зеленое, все пахнет переплетами и высиженными знаниями. Начало всегда привычное – читатель открывает книгу. Одну.
И вот тут-то появляется дама Антония, выныривает где-то на третьей странице и подходит к читательскому столу со стопкой книг. У нее не забалуешь. У нее ты прочтешь все эти книжки. И вот читатель утаптывает в полотно ее текста первую стопку книг, а она все подносит и подносит патроны, пока читатель полностью не исчезает за томами и собраниями, и к середине книги оказывается в колодце из всеобщей премудрости, со дна которого он задирает шею – до боли в мозге, чтобы взглянуть наверх, где над ним нависает Дама Антония – с тысячестраничной лекцией о природе всех вещей.
Надо ли говорить, что это мой идеал писателя.
Вчера вечером, в остатках простуды и отчетливой ясности, которая образуется в голове, когда ее попускает мерзкая ересь в виде соплей, я дочитала Children’s Book.
Оказалось, что это как с размаху впечататься головой в бодлеанку. Байетт не подвела. Из глубины колодца хочется дотянуться и благоговейно поцеловать ее куда-нибудь в район собрания сочинений.
Серьезно. Это абсолютно и бесспорно прекрасная, огромная книга. Это, конечно, «Сага о Форсайтах» помноженная на Британскую Энциклопедию, но исполненная и соркестрированная в типическом для Байетт стиле: ни одной упущенной нити, никакой расхлябанности, никаких провисаний. Огромный кирпич текста – с сотней персонажей, августом эдвардианского лета и широкой фоновой картиной, включающей в себя приблизительно десяток лекций на тему социальных и художественных движений конца девятнадцатого – начала двадцатого века – аккуратно сложен, собран и сконструирован из плотной, рдяно-золотой текстурности, которая со времен «Обладать», возможно, и потеряла некоторую характерную прозрачность и прохладность, но преобразилась в нечто еще более совершенное и завершенное. Children’s book – это в некотором роде музей в музее: музей Байетт в обрамлении из рассказок про музей Виктории и Альберта.
Я вполне осознаю то, что пишу сейчас о Байетт так, что никто больше никогда не захочет ее читать, но у меня по-прежнему вызывает восхищение именно эта ее невозможная академичность и огромность ее внутренней библиотеки, которую она старательно отгружает в свои тексты. Думаю, Байетт вполне можно издавать как приложение для айфонов – пробки, погода, немецкая философия.
Children’s book – это, как я уже сказала, сага. Вполне себе классическая семейная сага, охватывающая сотню героев и пару десятилетий вкупе со следующими вопросами: что делать, как быть и кто виноват, если твои родители занимаются искусством.
В некотором смысловом центре повествования находятся две творческие семьи. В одной семье мать-писательница, в другой отец-скульптор. Кроме произведений искусства они делают еще и детей – во всех смыслах. И семеро детей детской писательницы Олив Веллвуд, смоделированной по образу Эдит Несбит, и трое – гениального, и как положено, не очень нормального, скульптора Бенедикта Фладда вылеплены и выписаны своими родителями, так, что это не может закончиться каким-нибудь одномерным хэппи-эндом.
Семьи Фладдов и Веллвудов, со всеми их родственниками и знакомыми, а также вплетенной историей Филипа и Элси – двух детей из области скорее Мейхью, чем золотого заката викторианства - начинают с идеальной летней истории. Большой загородный дом, леса и поля, болота и пустоши, Англия в present perfect. Пикники на лужайке, детские праздники и постановка "Сна в летнюю ночь" со всеми чадами и домочадцами. Прекрасная мать семейства, которая для каждого из семи своих детей пишет его собственную историю. Ужасный отец семейства, который не бог, но горшки обжигает - будь здоров. И Том, Дороти, Филлис, Гедда, Флориан, Робин, Гарри, Чарльз/Карл, Гризельда, Джулиан, Флоренс, Герант, Иможен, Помона и еще один Робин, которые пытаются как-то справиться со своим детством в нелегких родительских условиях. Что условия действительно нелегкие, а золотой век во многом осыпается театральной позолотой, становится ясно по мере того, как действие продвигается дальше - от золотых начал к железному веку с финальными аккордами в виде бомб первой мировой войны.
Довольно много обычно говорится про то, что Байетт в этом романе написала обо всем - о Мюнхене и Парижской выставке, о социалистах и анархистах, о суфражистках и синих чулках, о гончарном деле и театральных постановках, о немецком кукольном театре и традициях народной сказки, о детях-взрослых и о взрослых детях, о половых актах и половой активации.
История Веллвудов, Фладдов, Кейнов и Уорренов, конечно, плотно вписана в контекст эпохи, доставленный Байетт с отменной строгостью хорошего лектора между историями о поездке Веллвудов на Парижскую выставку и странствиях Тома по земле Англии, между пикниками и неловкими влюбленностями, между чужими секретами и чужими детьми. Но огромная энциклопедичность романа - и это самое удачное - все же держится в рамках превосходного фона, а все дети и взрослые, писатели и кукольники не теряются на нем, а остаются прекрасно живыми персонажами.
Поэтому, в первую очередь, это книга о людях и только потом - о сформировавшей их эпохе. Самое лучшее в ней - это удовольствие именно от чтения, от ощущения огромного текста и отличной истории, не по учебнику а по Байетт.