В янтарном бальном зале, который, говорят, создали
искусные немецкие и датские умельцы,
я размышляю о судьбе своих детей.
Получила его в подарок, украшен
двадцатью четырьмя зеркалами,
перламутровыми полями — но что мне с того?
Восковые человечки, водяные с поджатыми
хвостами по углам рамы,
орёл герба Романовых.
Когда так часто рожаешь, чувствуешь себя
полезной, и это как бы заполняет пустоту,
ведь для великих мыслей не остаётся места.
Болтаешь с кормилицами о пустяках,
как о чём-то жизненно важном —
да, наследник должен выжить.
Не умеешь ни читать, ни писать, но больше всего
ждёшь нежных писем от императора —
вот что жизненно важно.
Не интересуйтесь моей родословной, не спрашивайте о детстве.
Так сложилось, была прачкой и фрейлиной,
а стала императрицей.
Шутов, застолий, вина здесь должно быть в избытке.
Для кого эта роскошь, спросите? Счастье должно быть
навязчивым, чтобы покончить с горем.
Екатерина жила полтора года.
Анна доживёт до двадцати.
Елизавета ещё станет императрицей.
Наталья умерла двух лет.
Маргарита не дожила до девятого месяца.
Пётр дожил до трёх с половиной.
Павлу был предначертан один-единственный день.
Наталья умерла шести с половиной.
Некоторых других я даже не вспомню.
Они Романовы, такая уж династия.
В янтарной комнате ты словно душа ледника,
причёсанная рыбьими гребнями.
Медовый душок, безразличие к детям,
в то время как бесы правят страной.
Три века спустя в шарлатанских журналах напишут:
один час, проведённый в янтарной комнате,
равносилен суткам, проведённым
в реликтовом хвойном лесу.
Из-за рамы, что удерживает водяной,
ещё вынырнет динозавр.
Кардиологическая клиника
Тряпки, смоченные кислотой,
убери со средней крышки гроба
и положи в ведро.
Очень плохо, все артерии закупорены,
Оперировать нельзя — начались
воспалительные процессы.
Перед этим надень перчатки и набрось
мой халат, эта жидкость ядовита. Затем
вынеси её (она лёгкая, не надорвёшься)
на читинский дворик.
Ему вставили стенты, это уже на всю жизнь.
Как фамилия? Такой высокий?
Включи воду и поливочным шлангом
хорошо пропарь его с обеих сторон боюсь
как бы эта кислота не проела дыру.
Это реанимация, здесь и умер не один.
Вот другие лежат с кислородными масками.
Положенная рядом верхняя крышка, на той же
кровати, где теперь лежу я, на колёсиках.
И хорошо её смой.
Сейчас не часы посещения, подождите за дверью,
мы вас позовём.
Пьяный лес
Солнышко гладить уже перестало руки, хребты наши скорченные.
Тьма опустилась ночная. В танце все мы застыли. Затихли
сосен хмельные частушки. Не помним, как все мы напились так сильно.
Шепчут, что всё изогнуться могло от соития двух ветров,
ветра с моря и ветра с залива, а может, уползли наши стволы ужами
прочь от гостайн, ядерных отходов или химикатов.
Мы не выносим вашу прозу, эти толстые никчёмные тома,
из-за которых не жалея выбрасывают вещи, ваш хлам
вместо них расставляя в шкафу. И поэзию, что бог весть когда ещё понадобится.
И пары книг, когда покупают второй экземпляр, позабыв,
что один уже есть. Нет больше таких языков, исчезли былые слова.
Мы не имеем никаких стихотворений и не хотим иметь.
Переводы Георгия Еремина.
Гедре Казлаускайте [Giedrė Kazlauskaitė] (р. 1980) — поэтесса, критикесса, эссеистка. Изучала литовскую филологию в Вильнюсском университете, училась в докторантуре Литовского института литературы и фольклора. Лауреатка ряда литературных наград Литвы, в том числе премии Юрги Иванаускайте и премии Литовского института литературы и фольклора. Живёт в Вильнюсе. (2015) Приведённые стихотворения взяты из антологии современной литовской поэзии «А может быть, Бог — это чайка» [Phoca Books, Калининград, 2020].