Три связанных друг с другом повести, написанные и опубликованные И. Андриановой в начале 1990-х. Писательница сейчас практически не известна, да и написала она всего лишь этот сборник, повесть "Сто фактов обо мне" и один-два рассказа. Считаю, что сборник очень сильный, с высоким мастерством написанный; и даже назову его классикой постсоветской феминистской литературы (особенно первую и третью повесть: подростковая беременность, жуткий аборт, безуспешная попытка девочки-подростка стать заводилой в компании парней, для которых она в конечном итоге - "женщина", а значит, "чужая"...). И при всех сюжетных драмах есть в этих повестях особая "советская" атмосфера, ощущение покоя, своеобразного очарования советского быта. Сушки, чай, книги, неказистые свитера, автобусы, городская зелень... И на фоне всего этого - алкоголизм, вечное "мать на кухне", равнодушие, жестокость, подлость, попытки выжить, вжиться в новую эпоху.
Прочтите - не пожалеете!
[Отрывок 1]Надо было разобрать завалы одежды на стульях, что-то перевесить в шкаф, что-то отнести в ванную комнату, что-то проветрить на балконе. И все проделать быстро, радостно, с чувством: «Ах, я какая умная, хорошая! Все у меня в руках горит!»
Эльза злилась и продолжала чвакающей тряпкой возить по полу. Черт побери! Сегодня, восьмого мая, никакого нет настроения: с отцом поскандалили, тетя Валя зовет мириться – на фиг она сдалась…
В квартиру позвонили. Эльза, натыкаясь на ведро, стулья, кресло, выбралась из комнаты и, пройдя по узкому, черному, как тоннель, коридору, открыла дверь.
На пороге красовались Гиви и Панок.
– Здорово, Эльза, – сказал Гиви оптимистически. – Мы к тебе. Фазер на хате?
– Нет, – машинально ответила она. Не хватало сегодня еще этих двух козлов! Не желает она их видеть больше двух минут.
Но они, здоровилы, ввалились в квартиру, протопали по коридору – завсегдатаи, маршрут знают, – добрались до комнаты и заржали – и-иго-го! го-го! га-га!
– Ты чего, мать, рехнулась? Служба быта на дому, бесплатная? Марафет наводишь? – возрадовались они, словно увидели не полный бардак, а праздничный стол со свечами и десертом в фарфоровых вазах.
– Убираюсь, – отрезала Эльза. – Короче, что надо? Через час ухожу.
– Эльза, а мы новые записи принесли. Продегустируем? – сказал Панок и вывалил из сумки штук пять кассет в драное кресло.
– Я же сказала – ухожу. Выкатывайтесь. Концерт окончен – скрипки в печку.
Эльза взгромоздилась на подоконник снова и закурила.
Зря она закурила. Это была ее стратегическая ошибка. Панок и Гиви тут же вытащили свои пачки и закурили тоже. Уселись на стулья – на ее юбки, джинсы, лифчики, колготки, – все ясно: они намерены здесь балдеть долго и упорно.
– Хорошо, – вдруг уступила Эльза. – Поставьте вон ту кассету, красненькую. А потом – чтоб я вас долго искала.
Панок вставил в пыльный магнитофон кассету, загремела железобетонная музыка.
– Ты что, кого-нибудь ждешь?! – заорал Гиви, стараясь перекричать магнитофон.
– Жду! – проорала Эльза в ответ.
– Кого? Секрет? – подключился Панок.
– Какое вам дело?! – ответила она. Отчитываться перед этими? С какой стати?
– Хотим на него посмотреть!!!
– Идиоты!!!
– Эльза! Брось – какие – от друзей – тайны – у-тю-тю!!!
Они заржали. Эльзе не понравилось, как они лезли ей в душу. Слишком самоуверенно гоготали, нахально, вольно сидели. Она внезапно почувствовала: у них на уме пенятся грязные мыслишки. Может быть, в другой раз она бы их поддержала, но не сегодня же – восьмого мая?!
– Ты – классная чувиха!! – заорал Панок. – Мы тебя без боя не отдадим!! Давно не танцевали, френдуга!!
Панок вскочил и схватил Эльзу за плечи. У него были горячие руки.
«Пьяный!» – ошпарило Эльзу. От Панка несло за версту спиртным. Как она не почувствовала этого раньше, с самого начала их сумбурного общения?
– Где нажрался, скотина?! – заорала Эльза, отталкивая Панка.
– У-тю-тю! Фазер на День Победы припас, а мы с Гиви обнаружили!
Панок ни с того ни с сего начал слюняво целовать Эльзу в губы, шею, щеки – гадость какая!.. Он крутил ее, как тряпичную куклу, здоровый все-таки был Панок.
Сзади пристроился Гиви – он обнял извивающуюся парочку, тяжело дыша Эльзе в затылок, хлюпая простуженным носом. Со стороны, наверное, казалось: восторженные детки веселятся, радуются жизни, переполненные добрыми чувствами, симпатией друг к другу.
Страх захлестнул Эльзу. Никогда в жизни она не испытывала такого страха. Последние две недели она и так была слаба, теперь же совсем, с каждой секундой теряла остатки сил: у нее подламывались ноги, руки начали мелко трястись. Панок с треском оторвал верхнюю пуговицу на ее халате.
Внезапно музыка оборвалась. Эльза воспользовалась тишиной и закричала отчаянно:
– Помогите!! Люди!!! Помогите-е-е мне-е-е!!!
Откуда только появились силы – нечеловеческие, неистовые, будто внутри включили одновременно тысячу моторов! Она оторвала от себя Панка, стряхнула с плеч Гиви, выбежала в коридор, распахнула дверь:
– Подонки!! Выметайтесь!!
– Идиотка… – пробурчал Панок, бочком прошлепав мимо. – Недотрога фигова.
– Дура ты, Эльза, и не лечишься, – изрек Гиви; он тащился за Панком, след в след, как верный пес.
Уже у лифта они бодро, нестройно заорали:
– «Этот День Победы! Порохом пропах! Это праздник! С сединою на висках!»
Эльза слышала, как подошел лифт, как лязгнула дверь, исчезла, провалилась песня.
Она стояла у открытой двери, прислонившись к косяку, ее трясла противная крупная дрожь, она чувствовала: лицо и спина липкие, холодные от пота.
[Аборт в 90-е]Через день Эльза явилась в больницу. Довольно быстро нашла медсестру Свету. Та по-деловому спросила:
– «Бабки» с собой?
– Естественно.
– Давай.
Медсестра оттопырила карман халата, отвернулась, Эльза ловко бросила туда тети-Валины бумажки.
– Сейчас в палате койку покажу. После аборта сутки полежишь там, чтобы все было тип-топ, без кровотечений – и потом гуляй на все четыре стороны.
В палате, рядом с операционной, на нее уставились семь пар глаз. Эльза была здесь восьмой.
– Жди, вызову, – буркнула медсестра и исчезла за дверью.
Эльза плюхнулась на пустую кровать.
– Заплатила? – спросила ее тут же светловолосая женщина слева.
Эльза промолчала.
– Готовься, – посоветовала та же женщина. – Брилась?
– Чего вам надо? – отрезала Эльза.
– Трусы-то хоть сними, абортница! – не унималась светловолосая.
– Там снимут, – охотно поддержала животрепещущую тему соседка напротив, с круглыми птичьими глазками и острым восковым носиком. – Сергей Палыч, завотделением, и снимает. Иду я, бабы, сегодня после завтрака по коридору, а он навстречу и говорит мне: «Камлюкова, покажи выделения».
– Обалдел, идиот! – сформулировала светловолосая. – В коридоре, поди, практиканты были, целый гурт?
– Ну! Как на параде. Пятнадцать человек. И два чьих-то мужа, – с готовностью уточнила детали носатенькая.
– Камлюкова, тебя с наркозом драли? – спросили из угла.
– Не-е. Гады. Орала. Все помню.
– Они блатных только с наркозом дерут. За денежки. Если б я, девки, знала, я бы сотню им отвалила, полторы, – прошелестело из угла. – Фашисты. Сергей Палыч первый фашист. Садист.
– Нет, бабы, Сергей – нормальный мужик, – изрекла светловолосая соседка. – Это во всем система виновата. Нет контрацептивных средств, каждая вторая баба залетает, а наркозу на всех в стране нету, вот и дерут нас – по-живому. Чтоб сильнее помнили, где живем.
– Русская баба все вытерпит. Она же животное, – подытожила остроносенькая.
Эльза втянула голову в плечи. Руки ее похолодели, под ложечкой засосало. Она вдруг живо представила, как ее будут чистить без наркоза. Ни с того ни с сего Эльза начала стягивать трусы. Палата на нее снова коллективно уставилась.
– Да мы пошутили, девка, – сказала носатенькая. – Ты лучше халат надень, тапки, клеенку постели под простынь.
Эльза все беспрекословно выполнила. Дверь открылась. Медсестра Света махнула рукой:
– Давай!
– Ну, ни пуха, – сказала носатенькая.
– Как тебя зовут-то? – спросила в спину Эльзе светловолосая соседка.
Эльза сглотнула ком, поняла, что от страха не промолвить ей ни слова, беспомощно оглянулась и бессмысленно улыбнулась высокому больничному окну.
В операционной ее привязали за руки и за ноги к коротенькому креслицу, на которое она минуту назад, недоумевая, взбиралась (как можно на таком уместиться?); к ее раздвинутым ногам подошла врачиха в марлевой повязке, на ходу натягивая резиновые перчатки; в изголовье встала медсестра Света, сбоку еще одна, бренчащая инструментами; врачиха нервно и сильно вставила Эльзе в промежность инструмент-зеркало, сказала:
– Доигралась, красавица!
Медсестра Света прижала к ее лицу резиновую маску – слабое дуновение чего-то неясного лизнуло Эльзины нос и губы.
– Дыши, дыши глубже, а то будет больно, – сказала Света.
– Хватит с нее двух атмосфер! – резко приказала врачиха.
Света возразила:
– Но она…
– Хватит! Наука нужна.
И начала драть. Она рвала бесстрастным железом Эльзино нутро; Эльза чувствовала все ее движения до единого и орала, орала щенячьим голосом:
– Мама, мамочка, а-а-а!!! Что вы со мной делаете! Сволочи! A-а! Дайте наркозу!
– В следующий раз будешь умнее – не будешь заниматься половой жизнью в раннем возрасте, – методично, учительским голосом говорила врачиха и на каждое слово делала глубокий скребок.
Эльза чувствовала, что у нее внутри огромный, кожаный, кровавый мешок, что из этого мешка вырывают живое мясо; что теперь она сама – бесформенное мясо с орущим горлом:
– Света! Светочка! Миленькая! Пожалей меня-a! Наркозу! Я еще заплачу!!! Я тебе еще дам!!!
– Что она говорит? – удивилась врачиха, а сама драла, драла, драла.
– От наркоза поплыла, наверное, – бесстрастно предположила вторая сестра с инструментами.
Эльза хотела отбросить от себя ногами эту сучью врачиху, напряглась, но ремни намертво держали ее лодыжки, и она почувствовала, как слабы ее ноги.
– А-а-а! – орала Эльза. – Фашистка, мама, мамочка, помоги мне, родненькая!!!
– Мать тебя за такие дела дома отхлещет: не будешь рано жить с мужчинами, – продолжала наставлять врачиха и на каждое слово рвала, рвала Эльзину плоть…