Долго длилась осада. Таран твердолобый
Бил по медным воротам, как будто по нервам.
Наконец-то! Горя нетерпеньем и злобой,
Победитель в пролом устремляется первым.
Следом войско волною, рычащей и плотной,
А из глоток «Победа, победа!» гортанно.
Шлем сорвать с головы, раскалённый и потный,
И — на башню дворца побеждённого хана.
Вот он, город: покорный лежит, молчаливый,
Как секирой, ликующей ратью распорот...
Но, вздохнув, прошептал победитель счастливый:
«Что мне делать с тобой, завоёванный город?»
Нет, не кинется вождь на сокровища храма,
Не взалкает рабы, полумёртвой от страха.
Что ему сундуки драгоценного хлама,
Что любовь, для которой и ложе — как плаха?
Если путь веселей неподвижности сытой,
Если женщины есть, и свободны, и страстны,
Если есть на земле упоение битвой,
Если есть города, что ему неподвластны?
Почему вспоминаешься, древность седая?
Как Сатурн от Земли, от меня далека ты.
Я в другую эпоху смеюсь и страдаю,
Легкий ветер нейлона ношу, а не латы.
Я иду по асфальту и шаг мой спокоен...
Только нет — вы в спокойствие это не верьте!
Он живёт во мне, дерзкий, обветренный воин,
Он, как зло и добро, обречен на бессмертье.
Приглядитесь получше: вот к цели заветной
Я стремлюсь, обдирая колени и душу,
Я смотрю на вершину в тоске безответной,
Точно тонущий в море на дальнюю сушу.
Наконец-то победа моя и спасенье!
О, вдыхай же вершины живительный холод!
Но шепчу я растерянно, в тайном томленье:
«Что мне делать с тобой, завоёванный город?»