Элла Брагинская о творчестве Габриэлы Мистраль

Но словно по некой охранной волшбе или по заклятью самой Габриэлы, ее и поныне окружает ореол таинственности. Эту прославленную поэтессу, страстного просветителя и общественного деятеля все еще называют «Великой Незнакомкой», «Странной женщиной» и, ломая копья в спорах о ее наследии, о месте в чилийской, латиноамериканской поэзии, в поэзии XX в., не дают решительных ответов на вопросы: Какой она была? Что для нее было главным? Поэзия? Учительство? Вера в Бога? Любовь? Жажда материнства? Мечты о благоденствии и свободе Латинской Америки? Что она воспевала — торжество Жизни или торжество, таинство Смерти? «Из каких тайн слагалась ее вечно скорбящая поэзия?» — спрашивал Пабло Неруда.

До сих пор существует разброс мнений в оценке ее творческого наследия. До сих пор восхищают или озадачивают ее своенравный синтаксис, неожиданная пунктуация, внезапная ломка ритма, соседство живой неприбранной речи с библейской архаической величавостью слога. До сих пор изумляют обжигающий жар ее напористого письма и вдруг легкое дыханье ее знаменитых рондо-хороводов и детских стихотворений-песен. Однажды в Уругвае в 1936 г. Габриэлу Мистраль попросили рассказать, как она пишет стихи. Вот фрагмент из ее блистательного выступления: «Я правлю гораздо больше, чем могут подумать люди, читая мои стихи, которые и после правки остаются дикими. Я — родом из лабиринта гор, и нечто похожее на тутой узел, которого не распугать, есть в том, что я делаю и в прозе и в поэзии». И еще цитата: «Ныне я сражаюсь не с языком, а с другими вещами. Меня больше не радуют мои стихи, чье звучанье мне чуждо, ибо в них слишком много патетики. Я не стыжусь лишь тех стихотворений, где узнаю язык, на котором обычно разговариваю».

Эта женщина, в которой, по ее словам, текла индейская, баскская и еврейская кровь, родилась 7 апреля 1889 г. на севере Чили в андской деревушке Монте гранде. В свидетельстве о крещении новорожденная была записана как Лусила Мария Скоропомощница Алькайяга Голой. Она росла в небогатой семье, где отец уделял мало внимания детям, а потом и вовсе исчез из дому. Но до конца своих дней поэтесса Габриэла Мистраль хранила верность малой родине и, скитаясь по свету, не расставалась сердцем и памятью с домом, деревьями, горами, с долиной Эльки, где прошло ее детство и откуда начался ее путь в Поэзию.

Габриэла Мистраль, по сути, — самоучка; еще с юности она запоем читала все, что попадало ей в руки, и потом, уже обладая высокими учеными титулами, она все так же безудержно читала, подчеркивая важные для ее ума и души фразы. И писала стихи с самой ранней поры. В 1914 г., когда она уже выбрала себе псевдоним «Габриэла Мистраль», но еще была скромной учительницей в женском лицее, ей присудили главную премию на поэтическом столичном конкурсе за ее «Сонеты смерти». За не слишком долгую жизнь — Габриэла Мистраль умерла в 1957 г., не дожив до 68 лет, — она привыкла к звонким наградам и высоким званиям, которые получала в странах Латинской Америки и в Европе. Лишь в Чили как бы медлили с признанием соотечественницы. Но когда в Эквадоре, а затем и в других странах Латиноамериканского континента стала вызревать идея о Нобелевской премии Габриэле Мистраль, чилийское правительство посчитало, что это — вопрос чести всей нации. В борьбу за премию включились многие латиноамериканские страны, полагая, что это — дело чести всего континента. Дорога к Нобелевской премии торилась, петляла и ширилась несколько лет, и ее прокладывали не только ценители и почитатели поэтессы, но и государственные деятели.

Первое издание стихов Габриэлы Мистраль на французском языке было щедро финансировано чилийскими властями, а предисловие заказано самому Полю Валери. Однако мощная, бурлящая, необузданная поэзия чилийки вызвала у главы чистой поэзии чувство удивления и оторопи. Это была нежданная встреча двух миров, двух цивилизаций, полярно противоположных поэтов. И Поль Валери, воздав должное чужой, неведомой ему культуре и душевной открытости Мистраль, не сумел наилучшим образом представить кандидата на Нобелевскую премию европейскому читателю. Гневливая и уязвленная Габриэла Мистраль в довольно резких тонах отвергла предисловие французского мэтра. Она не приняла ни его оценок, ни его слов о ее «физиологической мистике в чистом виде». «Полю Валери, — сказала Мистраль, — не под силу понять чужестранку, человека иных кровей... Я — дочь Вчерашнего дня, метиска и еще сто вещей, которые вне поля зрения этого поэта».

Книга ее стихов на французском языке вышла с предисловием другого поэта. А в Швеции ее стихи перевел поэт Хальмар Губерг.

И вот в январе 1945 г. в новом Концертном зале Стокгольма состоялась торжественная церемония вручения Нобелевской премии. На сцену ярко освещенного зала поднялась крупная зеленоглазая женщина, одетая в непривычное для нее черное бархатное платье — подарок модного стокгольмского магазина, ибо у поэтессы не было наряда, соответствующего протоколу. И обращаясь к шведскому королю, членам королевской фамилии, академикам и другим именитым гостям, Габриэла Мистраль сказала: «Сегодня Швеция обратила свой взор к далекой иберийской Америке, чтобы оказать ей честь в лице одного из ее многих тружеников на поприще культуры».

Габриэла Мистраль стала первым латиноамериканским лауреатом Нобелевской премии и в своей речи особо подчеркивала это историческое событие: «Лишь волей слишком счастливого случая я в эти минуты — голос поэтов моей расы, и отраженно — голос пришедших к нам благороднейших языков — испанского и португальского».

Но даже это торжество в ее честь не могло отвлечь Габриэлу Мистраль от мыслей о незадолго до этого погибшем племяннике, которого она любила истово, навсегда. И когда соотечественники спросили, очень ли она волновалась во время церемонии, поэтесса ответила: «Нет. Я была спокойна и все время смотрела на балкон, где сидел мальчик, очень похожий на моего племянника».

Характер Габриэлы Мистраль — это скрещение контрастных линий. Она была странной, отстраненной, скрытной в том, что касалось ее личной жизни, но до предела исповедальной в поэзии, она была сдержанной и безудержной, резкой и ранимой, скорой на помощь — Скоропомощница! — и помнящей обиды, молчаливой и говорившей так завораживающе, что в ее присутствии замолкали все. Ее глубокая вера в Бога была сложной. В стихах и прозе Мистраль часто обращается к Христу, но ей особо близки мученики и пророки Ветхого Завета, она уверенно растворяет Бога в природе, в индейской мифологии и настойчиво ищет опоры у Будды.

Габриэле Мистраль выпало много тяжестей и печалей, но она как бы холила печаль, доводила ее до высшей точки накала. В ней была особая готовность к страданию, к скорби, которой пронизаны многие ее стихи. Она творила легенды о себе, расцвечивая их трагическими подробностями, которые сбивают с толку ее биографов. По одной из легенд, Мистраль в семнадцать лет полюбила молодого человека, который вскоре покончил жизнь самоубийством. Эту любовь называют «роковой», «единственной», определившей все в ее жизни, включая и Нобелевскую премию. Миф о роковой любви взращен на тех самых «Сонетах смерти», которые с годами стали хрестоматийными. В них, поразительных по трагической глубине, Мистраль оплакивает своего возлюбленного и свою судьбу. Прошли годы, и теперь говорят и пишут, что, во-первых, самоубийство не имело никакого отношения к Мистраль, во-вторых, что важнее, «Сонеты смерти» имеют лишь косвенное отношение к самоубийце, а в-третьих, если любовь и была, то она не «первая» и не «единственная». Но в истории испаноязычной поэзии длятся эти сонеты, ибо, как сказал Неруда, «величие этих трех коротких стихотворений осталось непревзойденным. Для того чтобы они появились, нужны были века Поэзии...»

Любовь Габриэлы Мистраль к поэту Магальянесу Моуре — тоже тайна, тоже источник ее печали, раздолье для домыслов и догадок. Мистраль, столь неистово и раскаленно писавшая о земной любви, умерла, — судя по ее письмам и дневникам, — не познав плотских радостей. Мало кто из поэтов оставил такие пронзительно обнаженные стихи о женщине, зачавшей ребенка, об ожидании великого таинства родов, о страхах матери за судьбу младенца. И трудно представить, что это смогла написать поэтесса, не испытавшая счастья держать на руках собственное дитя. На латиноамериканском континенте знают ее исполненные высшей простоты «колыбельные песни». И она была названа «Матерью всех детей»! Этот высокий титул Габриэла Мистраль обрела не только благодаря своим стихам. Она была учительницей по призванию и неколебимо верила, что образование — главное условие свободного и справедливого устройства всей Латинской Америки, «Нашей Америки», которую воспела торжественно, упоенно, с преданностью к ее индейской праоснове.

Стремление Мистраль «наилучшим образом выполнить назначение человека» (Монтень), заложенное в ее характере, внушало ей со временем все большую убежденность в данной ей свыше миссии нести Слово людям. Она принимала самое активное участие в образовательной реформе в Мексике, читала лекции о пользе библиотек, писала статьи во все ведущие газеты континента, произносила речи на международных форумах, работала в международных организациях, включая Лигу Наций, писала страстные статьи в защиту мира. Странно, что общественный темперамент Габриэлы Мистраль менее всего проявился в Чили. На этот счет есть разные версии и не стоит доискиваться ответа, кто и что заставили великую поэтессу скитаться по свету. Более четырнадцати лет она прожила в Европе, переезжая из страны в страну, из города в город, из дома в дом. Консул в Италии, консул в Испании, Франции, Португалии, в Бразилии. Она и умерла на чужбине — в США, но покоится в родном селении Монтегранде. У нее были «и корни и крылья», без чего, как говорил Хосе Марти, не может состояться настоящий поэт. Большой друг Габриэлы Мистраль, замечательный испанский поэт и лауреат Нобелевской премии Хуан Рамон Хименес, помня слова великого кубинца, сказал однажды: «Но пусть корни летают, а крылья пускают корни». Все так и случилось с Габриэлой Мистраль, потому что у нее было свое необъятное Королевство — Королевство Поэзии. Мечта семилетней Лусилы Годой, о которой поведала поэтесса в одном из лучших стихотворений — «Все мы будет королевами», сбылась: «И под луною безумья вправду королевство досталось ей»."

"Песни Сольвейг"

1

В объятия дорог заключена,

Сладка земля, как губы человечьи.

И при тебе такой была она,

Любовь моя, я жду с тобою встречи!

Гляжу, как мчится времени река,

На водопад судьбы гляжу в тревоге

И жду, что ты придешь издалека, —

Всю землю опоясали дороги.

Тобою, как вином, живет душа.

Изранена тобой, но не убита,

Я вдаль зрачки вонзаю, не дыша:

Ах, вся земля дорогами обвита!

Меня в твоих объятьях видел бог.

Когда умру, что я отвечу богу,

Коль спросит, где ты задержаться мог

И почему забыл ко мне дорогу?

В долине заступа угрюмый стук,

И приближаюсь я к своей могиле,

И все-таки я жду тебя, мой друг,

Не зря дороги землю всю обвили!

2

Горный склон на своем пути

Сосны тенью покрыли синей.

Отдыхает на чьей груди

Тот, кого я люблю поныне?

По оврагу ручей течет,

К водопою спешат ягнята.

К чьим устам приникает тот,

Кто к моим приникал когда-то?

Ветер клены треплет, шутя,

И, смеясь, к земле пригибает,

Но как плачущее дитя,

Он к моей груди припадает.

Жду тебя уже тридцать лет

У дверей на своем пороге.

Снег идет, а тебя все нет,

Снег ложится на все дороги.

3

Закрыто небо тучей, стонут сосны, —

По-человечьи ветер бьет тревогу,

Земля накрыта тучей снегоносной, —

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

Густая тьма. Какая ночь скупая, —

Хотя б к скитальцам жалости немного!

Глаза мои загубит ночь слепая, —

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

А хлопья снега все крупней и гуще, —

Кто к заплутавшим выйдет на подмогу?

Снег погасил уже костры пастушьи…

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

(Перевод Инны Лиснянской)


Предыдущие посты о Габриэле Мистраль в сообществе:
https://fem-books.livejournal.com/657840.html
https://fem-books.livejournal.com/978258.html
https://fem-books.livejournal.com/1696140.html