...и вода, говорящая «да».
О. Мандельштам.
Неведом вывод ей и довод,
вода не ведает себя.
Вода ведь не глядится в воду,
нас вокруг пальца обводя.
Уводит, в заблужденье вводит,
коль вслед за нею мы спешим,
и выполняет, словно долг свой,
облако, реку и кувшин.
Боярышник
Отец порой любил нас брать с собою
кататься на коньках. Пруд, льдом покрытый,
застыл, как Стикс, в стекло воды с любовью
стишок стучался для косуль сердитых.
Коньки, кружась, уверенно кроили
белое мясо льда, как нож свинину
по карточкам, хрясь — лопались пискливо
хрящики света, жилки водяные.
Неслись мы, сердце в нас хотело биться,
в нас, резавших так страстно шкуру мира,
будто коньки пером писали быстрым
и был не лёд, а белый лист под ними.
И даже наша тень (тень — это стигма)
тоже хотела резать свет нездешний,
свет подо льдом, в котором рыба стыла,
в воде маяча, как в земле умерший.
Едва дыша, дыханий дым туманный
неся с собой, мы шли на берег близкий,
боярышника ягоды, как мамку,
сосали мы, зимы сухие сиськи
(теперь они — как выловленный в Лете
Протей*, который ускользнёт нам снова,
если передержать во рту, как эти
плоды, веря тому, что вкус – смысл слова;
что гладь строфы мороз железно держит,
удочку в прорубь опускает память,
и, как к полизанной зимою двери,
язык наш к миру насмерть примерзает).
1994
Мясо
Слова! плююсь я вами, как костями
обглоданными , шлю на покаянье
туда, где нам дают за наши вины
наш килограмм говядины-свинины,
где наш мясник-красавец рубит мясо,
рубит умело, улыбаясь мягко,
топор увязнет в мясе, хрустнет хрящик,
по пятницам кто ищет, тот обрящет.
Лежат там почки, печень, жил сплетенья,
лежат мозги, но только не сомненья.
И женщины стоят в стыде и в сраме,
будто раздетые лежат здесь сами.
Такая тишь, такая сонность в мире,
как если б взвешивал сердца Озирис,
как если б на закланье гнать скотину,
или отправить к психиатру сына,
или в интимности лежать столь низкой,
как ломти мяса под ножом в мясницкой.
Надпись
Я сплю. Проснуться, может быть, не властен.
Я веки подымать уже не мастер.
Дай спать мне. Отойди. Позволь, приятель,
тебя сквозь сон искать, будто объятий.
1991
Silvia e partita **
Сильвия уже в дороге. Она забрала с собою
солнечную погоду, но вот очки от солнца
забыла дома. Щурится, наверно.
Ведь каждый должен прикрываться
защитным слоем собственного мрака.
(Неважно, что этого не объясняет
Леопарди ***, читанный на пляже).
Сильвия уже в дороге, но свои очки от солнца
она забыла. Темно от них в целом доме.
Когда я ношу их, мне кажется, я блуждаю
in una selva obscura, в тёмном лесу, как Данте.
1997
Дидона
Похоже, что хранила верность. В первой,
древнейшей версии она отвергла
любовь царя Иарба****. Данте пишет,
что будто оскорбила прах Сихея*****,
велит метаться ей, как птице в бурю.
Не оскорбила, нет, скорбела. Значит,
не было той борьбы стыда и страсти,
а римлянин, отважный и достойный,
жил так давно, что не могло быть встречи.
А как там с одиночеством, Вергилий,
в краю, накрытом тонкой, нежной кожей?
1997
* * *
Я люблю порой его встретить в старомодной читальне
с высокими окнами и галерейкой,
где святой Фома из Аквино охраняет гармонию мира.
Он светловолос и читает опоздавшие на сто лет газеты.
Он очень милый, иногда мы шутим.
Интересуется историей, музыкой прошлого века
И чтобы под дождём я не промокла
1999
* * *
Предмет моей любви ценит моё искусство,
ему я нравлюсь в ожерельях строчек,
в звонких колокольчиках концовок.
Он ласкает мягкими губами все округлости моих слов.
Для него от моего мастерства
отказалась бы я, не колеблясь.
2000
Неприятье
Стою, грех неприятья искупая,
на грязной почте, в мяслях сожалея,
что «Б – дрянь трансцендентная такая»,
а «бытие несёт нам униженье».
Давка. Гормон восторга в дефиците.
Все люди серы сплошь и сиволапы.
Но к Богу зря претензии не шлите.
Ах, как же перенесть
мир, как же кашку съесть
за маму и за папу.
Хоть бы влетел ребёнок или света
луч, в душах наших засветивши свечи,
тогда бы, примирившись с этим светом,
можно б его увековечить.
Но не влетают.
Ах, я не Иов,
я иная,
не спорю с Богом, не стенаю
(ад – это только состоянье).
«Стратегия просителя»****** порочна,
и мне твердит приятельница Янка:
что ты таскаешься по этим почтам,
когда кругом полно красивых банков?
2000
Перевод с польского Н. Астафьевой
Примечания
* Протей – древнегреческое божество, способное менять обличья.
** Сильвия уехала (ит.)
*** Джакомо Леопарди (1798-1837) – итальянский поэт-романтик.
**** Иарб (Ярба) – берберийский царь, обещавший дать Дидоне, бежавшей из Финикии, столько земли, сколько покроет воловья шкура. Дидона, как повествует миф, разрезала шкуру вола на тонкие ремешки и отмерила ими землю, на которой построила город Карфаген. «Край, покрытый тонкой нежной кожей» в стихотворении – аллюзия на миф об Иарбе.
***** Сихей – властитель Тира в Финикии. супруг Дидоны и жрец Геракла-Мелькарта. Убит братом Дидоны Пигмалионом, возжелавшим его сокровищ.
******В книге Эдуарда Бальцежана «Польская поэзия 1939-1965 годов. Лирические стратегии» рассматриваются стратегия корреспондента, стратегия агитатора, стратегия пациента и другие стратегии, присущие поэтам Польши.
Агнешка Кутяк [Agnieszka Kuciak] родилась в Щецине в 1970 году. Закончила филологический факультет Познанского университета. Известна как переводчица с итальянского: переводила Данте, Петрарку, Савонаролу, Умберто Эко. За перевод «Ада» и «Чистилища» Данте Агнешка Кутяк удостоена премии Феникса. Среди её произведений антология несуществующих поэтов «Дальние страны» [Dalekie Kraje] и детская книга в стихах «Приключения кота Мурмурандо» [Przygody kota Murmurando].
