fem_books

Однажды мне в ЖЖ попалось стихотворение в переводе Владимира Окуня:

Песенка про верёвку

Рабби, для вечери добыл я
три хлеба, свежих, прямо с пылу,
вино, ягненка и, поверишь,
тринадцать штук сыров овечьих.
Ещё - ведь я торгуюсь ловко -
хватило на моток веревки.

Предмет в хозяйстве очень ценный:
ведь не бечёвка, шнур отменный,
из прочных нитей свит на совесть.
Обвяжем, если надо, хворост.
Для лодки чал, ослу постромка,
подвесим колокольчик громкий.
И чресла препоясать можешь,
а спать - под голову подложишь.

Как этот мир чудесен, рабби.
Трава в росе, хрустящий гравий,
открытая калитка сада,
и миска устриц, и прохлада,
твоё доходчивое слово
да узел правильный пеньковый.
Лишь минет вечер, выбьет метко
ночь из-под ног мне табуретку.

Имя поэтессы: Анна Пивковская [Anna Piwkowska] – пока ничего мне не говорило, но, конечно, нельзя было не взять на заметку. Позднее удалось найти несколько её стихотворений в переводе Натальи Астафьевой. Вот, например:

Вишнёвый гематит, красный сурик

Смерть – до абсурдности лёгкое дело.
Особенно, если глядит посторонний,
Он замечает только цветной мрамор пола,
румяна на щеках Клеопатры, голубые тени на веках.
Особенно реальны хрупкость ляпис-лазури,
вишнёвый гематит, красный сурик,
несуществующий запах алоэ и мандрагоры.
И, повернувши голову, Антоний
подымается медленно по ступеням.



Анна Пивковская родилась в Неборове, где её отец Влодзимеж Пивковский был смотрителем знаменитого музея-дворца Радзивиллов. Детство её прошло среди барочных интерьеров, майолик и огромной библиотеки, полной букинистических сокровищ. Когда она заканчивала отделение польской филологии Варшавского университета, темой её дипломной работы стала одна из старинных рукописей, хранящийся в Неборове. Закончив университет, Пивковская работала завлитом в столичном театре, была сотрудницей Музея национальной сцены,написала тексты и пролог к опере XVIII века «Счастливая бедность» и стихи для фильма Барбары Сасс «Как наркотик»... На её счету девять лирических сборников, два романа: один для взрослых, о немецком поэте Георге Тракле, обвиняемом в кровосмешении, второй для молодёжи. Героиня «Францишки» [Franciszka, 2014], вместо того, чтобы, подобно сверстницам, зачитываться фэнтези и «Гарри Поттером», пишет стихи сама.

Основная область научных интересов Пивковской – российская женская поэзия. Её перу принадлежат две книги об Ахматовой: «Ахматова, то есть женщина» [Achmatowa czyli kobieta] и «Ахматова, то есть Россия» [Achmatowa czyli Rosja] и несколько беллетризованная биография М. И. Цветаевой «Проклятая: Поэзия и любовь Марины Цветаевой» [Wyklęta. Poezja i miłość Mariny Cwietajewej]. «Ахматова, то есть Россия» в конце прошлого года вышла в издательстве «Алетейя», и вот некоторые мои впечатления по горячим следам после прочтения.

В предисловии переводчик трогательно объясняется, что знатокам вопроса, возможно, текст покажется простоватым, а Польша биографиями российских поэтесс, мягко говоря, не избалована. И зря оправдыввается, читать было по-настоящему занимательно. Анна Пивковская выбрала необычную форму повествования, своего рода путешествие по ахматовским местам, особенно по Петербургу, где, как известно, целых два музея Ахматовой. Цитируются стихотворения, письма, исторические источники... и с цитатами-то первая загвоздка.

Возьмём довольно известное письмо Максима Горького жене из Петрограда (14.06.1917). Вот как оно звучит в оригинале:

...не столица это, а клоака. Никто не работает, улицы безобразны, во дворах — свалки гниющего мусора. И жарко! [...] Идёт организация лени, трусости и всех тех подлых чувств, против которых я всю жизнь боролся, и которые, кажется, погубят Русь.

А так у Пивковской, вернее, в переводном варианте:

Это уже не столица, это шамбо. Никто не работает, улицы загажены, во дворах валяются кучи мусора (…) и все те первобытные и преступные инстинкты, с которыми я боролся всю свою жизнь (…) уничтожают теперь Россию.

Это шамбо я аж в словаре искала, не нашла. Едем дальше, характеристика, которую Бунин в «Окаянных днях» со слов приятеля Н.Н (возможно, выдуманного) дал Александре Коллонтай:

Я её знаю очень хорошо. Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы — "на работу". А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку — и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: "Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!"
Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот (ангелоподобный) тип среди прирождённых преступниц и проституток.

Под подругой подразумевается Татьяна Щепкина-Куперник, по некоторым сведениям, возлюбленная Коллонтай. Образ генеральши, занимающейся проституцией в рабочих кварталах, остаётся целиком на совести Бунина.А вот как цитирует тот же самый источник Пивковская:

Я очень хорошо её знаю, когда-то она была прекрасной как ангел. С утра надевала обыкновеннейшее платьице и летела в подвалы, где жили рабочие – на работу. А вернувшись, принимала ванну, переодевалась в красивую голубую рубашку – и с коробкой конфет устраивалась в постели с подругой, к которой обращалась так: Иди сюда, моя птичка, поболтаем на сладкое.

Мы видим, что утрачен непристойный подтекст закавыченной «работы» и ломброзианская сентенция об ангелоподобном типе преступниц и проституток, к которому якобы принадлежала Коллонтай. Мелочь, а раздражает. Далее читаем:

Александра Коллонтай, любившая поэзию Ахматовой, говорила также, что для неё заняться сексом так же просто, как выпить стакан воды.

Вообще любопытно, кто первый приписал почтенной посланнице авторство некогда популярной теории стакана воды? Из книги в книгу, из статьи в статью кочует эта нелепость, а между тем Коллонтай как раз против избыточной лёгкости интимных отношений активно восставала. И уж лично для неё удовлетворение полового чувства никогда не было простым действием:

Как далека я еще от типа настоящей новой женщины, которая к своим женским переживаниям относится с лёгкостью и даже, можно сказать, с завидной небрежностью... Я же до сих пор принадлежу к поколению женщин, выросших в переходный период истории. Любовь со всеми своими разочарованиями, трагедиями и ожиданием неземного счастья так долго играла в моей жизни большую роль. Слишком большую роль!

В то же время интересно исследование источников известного ждановского образа не то монахини, не то блудницы, а вернее блудницы и монахини, у которой блуд смешан с молитвой. Оказывается, источником столь оскорбительного определения стал литературовед Борис Эйхенбаум, писавший о лирической героине Ахматовой: Тут уже начинает складываться парадоксальный своей двойственностью (вернее — оксюморностью) образ героини — не то «блудницы» с бурными страстями, не то нищей монахини, которая может вымолить у Бога прощенье.

Бонус — Троцкий об Ахматовой:

[Spoiler (click to open)]С недоумением читаешь большинство наших стихотворных сборников, особенно женских, вот уж поистине где без бога ни до порога. Лирический круг Ахматовой, Цветаевой, Радловой и иных действительных и приблизительных поэтесс очень мал. Он охватывает самое поэтессу, неизвестного, в котелке или со шпорами, и непременно бога — без особых примет. Это очень удобное и портативное третье лицо, вполне комнатного воспитания, друг дома, выполняющий время от времени обязанности врача по женским недомоганиям. Как этот не молодой уже персонаж, обремененный личными, нередко весьма хлопотливыми поручениями Ахматовой, Цветаевой и других, умудряется еще в свободные часы заведовать судьбами вселенной — это просто-таки уму не постижимо. Для Шкапской, такой органической, биологической, такой гинекологической (Шкапская — талант неподдельный!), бог — нечто вроде свахи и повитухи, т. е. с атрибутами всемогущей салопницы. И если позволена будет нота субъективизма, мы охотно признаем, что этот широкозадый бабий бог хоть и не очень импозантен, но куда симпатичнее надзвездного парового цыпленка мистической философии.

Какими же они нас видели, эти борцы за наше равенство!

Глубокого анализа ахматовской лирики, пожалуй, тоже ждать не стоит, всё-таки перед нами не стиховедческий труд. Бродя по Петербургу конца девяностых, Анна Пивковская не находит ни осколка, ни обломка от Петербурга Ахматовой: серые утомлённые люди в переполненных автобусах, гармонисты и нищие, кучи мусора, вальяжно раскинувшиеся бездомные собаки и коты... В тех местах, куда еще не добралась высокая западная цивилизация, животные явно бывают ближе к людям, а может быть, и люди – ближе к животным. У них как бы общая судьба, и те и другие стремятся выжить. Вот этой фразы я как-то не поняла, как не поняла и главной мысли книги. Насколько допустимо отождествлять Ахматову и Россию, личность и её родину?

Предыдущий пост о поэтессе: https://fem-books.livejournal.com/1907063.html.