После рождения дочери они жили в Закопане, работали вместе в курортной кофейне и вернулись в свою квартиру в «творческом» квартале Саска Кемпа незадолго до начала войны. Ресторан Wаtra, общее дело Осецких, работал в оккупированной столице и, по некоторым сведениям, имел связи с сопротивлением. Варшавское восстание семья пережила, но, как и многих варшавян, лишившихся жилья, немецкая администрация отправила из в транзитный лагерь в Прушкуве, так называемый Дулаг 121. В этом кошмарном учреждении формировались эшелоны, увозившие поляков на работу в рейх. Комендант специально формировал списки рабочих таким образом, чтобы разделять семьи. Осецких это, к счастью, не коснулось, они все вместе были отправлены в Австрию, в Санкт-Пёльтен, работать на заводе. Агнешка Осецкая вспоминала австрийский период как большие каникулы, когда можно было играть с ровесниками из разных стран, смотреть на небо и наблюдать за птицами, не боясь воздушных атак... Это что творилось в Польше, чтобы ребёнок принудительные работы воспринимал как каникулы!
В 1945 году семейство Осецких вернулось на родину и сразу стало объектом неприятного любопытства соседей: ведь Виктор Осецкий был лицом без гражданства. Особое отношение проявлялось и в школьном окружении Агнешки, в лицее имени Склодовской-Кюри. Врач, писатель и переводчик А. Петров рассказывает, как в доме своих польских друзей процитировал строки Осецкой, и хозяйка, маститая славистка Галина Янашек-Иванчикова, вздохнула:
— Когда я училась в гимназии, нам всем ставили Агнешку Осецку в пример. Это была старательная девочка…
Но если педагогический состав был от старательной школьницы в восхищении, то одноклассницы объединились против неё, и не просто так, а по национальному признаку. Многие соученицы гордились дворянскими корнями, знали свои аристократические родословные на протяжении веков, и спрашивали:
— Осецкая, а ты кто по национальности? — после чего наслаждались смущением на лице парвеню.
Находясь под сильным влиянием отца, человека резких суждений и необычного взгляда на мир, девушка считала мать слабой и неприспособленной, наивной. Идеологические метания и желание отделить себя от «стаи», от консервативных «девиц из Саской Кемпы» привели Осецкую в школьную ячейку Союза польской молодёжи, польского комсомола. Она стала настоящей активисткой, демонстративно отказалась от факультатива по основам религии (это была пощёчина общественному вкусу в школе), но в результате и единомышленники её не принимали, критиковали за отсутствие дисциплины и резкость. Первая любовь тоже была драматическая и, конечно, безответная. Зато ладилось у Осецкой со спортом, она много занималась плаванием и волейболом, имела некоторые виды на спортивную карьеру. Но отличные академические способности привели её в университет, на факультет журналистики.
В Варшавском университете был свой театр: STS, студенческий театр сатиры. Агнешка, страстно увлекавшаяся сценой, написала для этого театра сто шестьдесят шесть песен, от политических до лирических, при этом успевая публиковаться в молодёжных изданиях. Неожиданно для всех окружающих она перевелась в Лодзь, на факультет режиссуры, но уже на втором курсе... поняла, что не стану режиссером, когда начну писать песни и статьи. Потому что человек, который пишет, может делать это один в комнате, в трамвае, под своим любимым деревом, а для фильма вам нужны сумасшедшая энергия, здоровье и способность быть в больших группах людей. Ей было девятнадцать лет, когда её познакомили с Мареком Хласко, уже прославившимся на всю Польшу сборником рассказов «Первый шаг в облаках» [Pierwszy krok w chmurach]. Хласко был красавец, бонвиван и любил выпить, отношения были бурные.
В 1958 году жених уехал на Запад, оставив невесте свои рукописи, пишущую машинку и купив в подарок на гонорары огромную белую шубу, которую некуда было надеть. Он не вернулся, и невеста безуспешно обивала пороги в разных инстанциях, чтобы позволили хотя бы заключить брак. Свадьбу не разрешили. Марек Хласко жил в Штатах, пил проклятую чашу, много и безрезультатно лечился в психиатрической клинике. Женился на немецкой кинозвезде Соне Циман. Неоднократно покушался на самоубийство. Агнешка Осецкая тоже дважды была замужем, но не долго. Дочь, Агата Пассент, родилась уже позднее, в 1973 году, от незарегистрированных отношений.
В апреле 1968 годов Осецкая по стипендиальной программе ездила в США и повидалась с бывшим женихом в Лос-Анджелесе. Марек Хласко был уже неузнаваем, алкоголик как есть. В декабре у него гостил приятель с Родины, по совместительству шафер на первой свадьбе Осецкой, композитор Кшиштоф Комеда. На посошок хозяин и гость сильно выпили, и Хласко Комеду в шутку толкнул. Тот упал, ударился головой, впал в кому, и несмотря на операцию, скончался. Хласко не находил себе места, метался, твердил, что если Комеда умрёт, то придётся наложить на себя руки... Так и случилось: менее чем через год Марек Хласко отравился снотворным. На его похоронах Агнешка Осецкая была в той самой белой шубе и с бутылкой водки в руках.
Как и мои лирические героини, я – просительница в любви. Как тот рыцарь, который стоит на коленях под окном, как бард, поющий под чьим-то балконом, как тот несчастный, что гонится за кроликом и не может его поймать… Я та, кто ждет и тупо глядит в телефон. И мечется, словно ночная бабочка… но ведь блондинки всегда кажутся более счастливыми, чем они есть на самом деле.
Романов у поэтессы было немало, а ещё больше ей приписывалось. Например, постоянно ходили слухи, что Осецкая близка с Булатом Окуджавой, песни которого она переводила на русский язык:
Płacze staruszka,
Mamo, dosyć łez.
A balonik wrócił
I niebieski jest...
Окуджава, друг Агнешки Осецкой и поклонник её стихов, перевёл на русский для спектакля театра «Современник» «Вкус черешни» четыре песни и положил их на музыку: «К чему нам быть на „ты“, к чему…», «Ах, пане, панове…», «Там, за седьмой горою…», «Нам парни говорят такие речи…». Ей он посвятил «Прощание с Польшей»:
Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,
за долгое молчанье, за поздние слова...
Нам время подарило пустые обещанья.
От них у нас, Агнешка, кружится голова.
Над Краковом убитый трубач трубит бессменно,
любовь его безмерна, сигнал тревоги чист.
Мы - школьники, Агнешка, и скоро перемена,
и чья-то радиола наигрывает твист.
Подруга Осецкой, певица и актриса Магда Умер, вспоминала так:
Она была необычайно интересным человеком, только потом — девушкой, и никогда не женщиной. Сначала я чувствовала себя с ней как младшая подруга, а спустя годы — сестрой намного старшей, потому что у меня создавалось впечатление, что я становлюсь всё более зрелой особой, а она — наоборот. Вообще, понятие «зрелость» ее не касалось. Она не хотела взрослеть. Она была интеллигентной, молодой, впечатлительной, наблюдательной, у нее от Бога был огромный талант, но она до конца оставалась «безответственной девчонкой».
Может быть, внешне и было так, но... работоспособность и ответственность Осецкой поражает воображение. Она любила повторять, что её союз с песней должен был быть романом во время студенческих каникул, а стал браком на всю жизнь.По самым скромным подсчётам, Осецкая написала более двух тысяч песен. Сейчас издаётся мало-помалу собрание сочинений поэтессы в виде песенника: обещают десять томов. Как минимум. Вы себе представляете десятитомный песенник. В фильмах и кинохрониках год можно определить по тому, какая песня Осецкой звучит по радио. Их исполняли Марыля Родович, Магда Умер, «Скальды», «Червоны гитары».
И да, вступительная песня к сериалу «Четыре танкиста и собака» — это тоже Осецкая.
За кажущейся лёгкостью скрывалась совсем не лёгкая жизнь. Агнешка Осецкая не скрывала своей зависимости от алкоголя, пыталась лечиться, но, к сожалению, наркология в соцстранах того периода мало что могла предложить. О том, что она несколько лет болела раком кишечника, узнали только после её смерти в 1997 году. Из биографии, написанной Улой Рычак:
Сегодня, почти два десятилетия спустя, можно видеть, что эта поэтесса, не совсем всерьёз воспринятая, фактически опередил свое время. Например, насколько прагматично и последовательно она управляла своей работой, как она использовала свою свободу, как космополитически воспринимала действительность, и, наконец, - как она проложила путь к женской независимости.
И, собственно, песни и стихи под катом:
Не устать нам
Неразделённая печаль,
там, за далью голубой – другая даль…
Не устать нам, дошагать нам,
заглянуть нам в тот лесок,
за лесами,
за морями
запоем хотя б разок!
Неутолимый голод душ,
за одним холодным душем – новый душ.
Не устать нам,
дошагать нам,
заглянуть нам в тот лесок,
за лесами,
за морями
запоём еще разок!
Замрет не выплясанный бал,
там, за далью голубой, нас ждал привал.
Уснет не выплаканной боль,
за пиковым королем – другой король.
А время мчится, как песок,
за одним тузом пиковым – вновь тузок…
Не устать нам,
дошагать нам,
заглянуть нам в тот лесок,
за лесами,
за морями
запоём еще разок!
Замрёт не выплясанный бал,
там, за далью голубой, нас ждал привал.
Уснёт не выплаканной боль,
за пиковым королем – другой король.
Любить нас стоило ль, дружок?
Видно, время – скверный карточный игрок.
Не устать нам,
дошагать нам,
заглянуть нам в тот лесок,
за лесами,
за морями
запоём еще разок!
Беги, моё сердце
В отеле где-то обменяться быстрым взглядом,
потом на пляже долго рук не расцепить,
послать открытку на бегу,
найти ромашку на снегу –
не так уж много, мое сердце, чтобы жить!
Беги, уже рассвет, ведь стыд придет вослед,
и не простится, нет, холод губ твоих.
Сырые вторники на смену воскресеньям,
и вновь терзаться, ни за что себя корить,
не обольщаться правотой,
не соблазняться пустотой –
не так уж много, мое сердце, чтобы жить!
Беги, уже рассвет, ведь стыд придет вослед,
и не простится, нет, холод губ, холод слов…
Беги, уже рассвет, ведь стыд придет вослед,
и не простится, нет, холод губ твоих.
Отъезд внезапный и стыдливый, не забавный,
наивный пес не мог обман предположить,
худая веточка цветов,
и вновь мираж, и снова зов –
не так уж много, мое сердце, чтобы жить!
Беги, уже рассвет, ведь стыд придет вослед,
и не простится, нет, холод губ, холод слов…
Беги, уже рассвет, ведь стыд придет вослед,
и не простится, нет, холод губ твоих.
Славься, наш бал!
Жизнь, мой дружочек, ведь танца короче,
будь то хоть вальс, хоть би-боп.
Вот ты родился, крестился, женился,
поехал, приехал – и стоп.
Бал этот долгий расписан по нотам,
на бис здесь никто не играл...
Что ж, пока сердце не стало банкротом –
на бал, марш на бал!
С напрягом аорты идем мы на корты,
в руках наших гнется металл,
мест равнодушных минуем когорты,
ведь жизнь, наша жизнь – это бал!
Вот и буфет, и вино есть, и слуги,
можешь присесть тут и там.
Так что пляши, улыбайся подруге
и – выпьем за дам!...
Славься, наш бал!
Нет прекраснее бала такого.
Славься, наш бал!
Приглашенья не будет второго.
Трубы звенят,
дверь открыта, и пары кружатся.
День стоит дня,
стоит жизнь, чтобы ею заняться!
Повар, и плотник, и сельский работник,
которых никто и не звал,
видят здесь маму свою или тетку,
и мчатся, стремятся на бал.
Дама с косой – эта мисс Вышибайло
мигнет лишь, и свет твой погас…
Тачки безумья катим, словно Байрон,
ведь бал – только раз!
Славься, наш бал!
Нет прекраснее бала такого.
Славься, наш бал!
Приглашенья не будет второго.
Трубы звенят,
дверь открыта, и пары кружатся.
День стоит дня,
стоит жизнь, чтобы ею заняться!
(Перевод Анатолия Нехая)