Наталя Романович-Ткаченко

Уже третий день накрапывал мелкий осенний дождик; небо заволокло тучами; высокие горы, окружившие небольшое село, населенное в летнее время толпой людей, приехавших из города на отдых, были затянуты густым туманом.

Анна Михайловна ходила по комнате, грустно поглядывая на окно, ходила и думала о чем-то неприятном и опротивевшем; брови ее были сдвинуты, губы сжаты.

Через несколько недель уже нужно ехать в город, искать жилье, обустроиться; нужно много денег. Ну а дальше, потом, надвигается рождение нового ребенка - вновь хлопоты, бессонные ночи и деньги, деньги.

В соседней комнате щебетал ребенок на руках у отца; рядом сидела мать Анны Михайловны и что-то шила. Во дворе всё сильнее и сильнее накрапывал дождь, и всё меньше света проникало сквозь окно.

Анна Михайловна всё ходила по комнате, обдумывая и так уже надоевшие мелочи домашней жизни и изыскивая способы дешевле ее обустроить. Главное же - ее терзала мысль о будущем ребенке... Едва вынянчили девочку, стало уже больше свободного времени, могут отдохнуть, почитать, могут учиться - как опять то же самое; тот же писк, та же невозможность и шагу ступить из дома. Где же жизнь? Когда учиться, когда читать, трудиться? Опускаешься в пучину, которая обволакивает тебя всё сильнее и сильнее и, может, когда-нибудь совсем задушит, засосет....

Два года назад, кончив гимназию, она была свободна, беззаботна, мечтала о высших "курсах" и зарабатывала деньги для воплощения заветной мечты... Но встретила юношу-студента, черноглазого, пылкого, красивого, молчаливого. Как огонь - вспыхнули оба. Она оставила и занятия, и мечты о курсах, забросила обязанности по отношению к людям, - не сознательно, нет, но моментально забыла обо всём. Он забыл о своём убеждении, что не имеет права любить и наслаждаться семейным счастьем, поскольку он не себе принадлежит, а борьбе за судьбу людей - забыли всё...

Были счастливы, как только один раз в жизни можно быть счастливым. Для них началась весна жизни, полная солнца, тепла, цветов, единственная их весна... А потом ребенок, снова мечты о курсах, жалобы на однообразную, полную денежных хлопот жизнь. А мужа к тому же еще исключили из университета. Хлопоты и нужда.

И с еще большей силой ощутила Анна Михайловна бремя жизни, опутавшее её. Она торопливо ходила по комнате, стараясь ни о чём не думать,  забыть обо всём. И это ей удалось.

Механически, бездумно ходила она из угла в угол, ощущая равнодушие ко всему, переживая то состояние, когда не знаешь ни горя, ни радостей, ни хлопот, состояние моральной спячки.

Также механически взялась она за шитьё детского платья, не спуская глаз с работы. Закончив шить, она медленными движениями рук искала в ящике пуговицы. Внезапно вздрогнула... Едва сдержала крик, рвавшийся из груди. Кровь прилила к лицу. В её руках была яркая длинная лента; она разглядывала её с беспокойство... Слёзы катились по её щекам; она ощутила аромат молодости, чего-то свежего, чистого, и ей ясно вспомнился тот вечер, когда в её комнате этот чудесный юноша, ещё почти ребёнок, сказал ей, пятнадцатилетней девушке: "Сделайся моей сестрой, вместе будем трудиться, всю жизнь отдадим труду, благу людей. Перед нами так много задач... У меня никого нет, я одинок, совершенно одинок! Стань же моей сестрой и товарищем!" И поцеловал ее так нежно, так прекрасно... Никогда не забудет она этого поцелуя. И она обещала.

Он открыл ей новый мир, новую жизнь. Они долгими осенними вечерами читали чудесные книги, спорили до полуночи, обсуждали всяческие вопросы, затронутые в книгах. Они с восторгом строили планы такого замечательного, такого полезного грядущего. Жизнь влекла их, влекла своей сложностью, своими то ужасными, то прекрасными формами... И вот они уже вошли в жизнь, вырвавшись из душных стен гимназии - и при первой же серьезной встрече с жизнью она победила Галю. Со злобным хохотом радовалась та своей победе - и в ушах оглушенной Гали звенели язвительные слова: "Вот твои мечты об общественной работе, о полезной жизни, о курсах! Захотела личного счастья - так больше для тебя ничего нет, всё заперто. Живи теперь прошлым, рвись к недостижимому и терзайся вопросом, как бы завтра не остаться без денег, чтобы дети не голодали".

Анна Михайловна застыла на месте: она была так подавлена, угнетена, так измучена, что уже ничего не понимала, сидела бездумно, не ощущая ничего, кроме нежелания выйти из этого рассеянного, бессознательного настроения. Но ее пробудил запах от ленты; она почувствовала, что он напоминает ей о чём-то ещё, кроме её молодости, её счастливых дней, но о чём же? Она силилась припомнить то, о чём забыла. Вдруг, словно озаренная мыслью, она сорвалась со стула и беспокойно забегала по комнате... Да, он, этот молодой человек, который надевал когда-то эту ленту, он, едва двадцатилетний, гибнет в холодной далекой Сибири; но и там он наверняка со своей пылкой, энергичной натурой не умер духовно, всё так же трудится - один, без товарища, разбитый, больной. А она здоровая, сильная, у неё есть товарищ-муж, ребёнок, она, которая как раз и должна была бы бороться с бездеятельностью, с духовной спячкой, и жить полной труда и пользы жизнью - она всё ноет, опускается, грустит...

Анна Михайловна сложила ленту, поцеловала её и спрятала.

Неужто у неё не хватит молодой энергии на борьбу с гнетущими обстоятельствами повседневной жизни? Неужели она, двадцатилетняя женщина, не сможет осилить того, к чему стремилась ещё почти ребёнком? Неужели она, та молодая, энергичная Галя, погибла в ней, а вместе с ней и все мечты, всё прекрасное, могучее, сильное и вечное? Неужто наступает осень, так внезапно после весны, оставляя лето в стороне - лето с его горячим солнцем, яркими красками, невероятным теплом и красотой?

Анна Михайловна долго сидела, опустив голову на руки, а когда подняла её, глаза её сверкали огнём энергии.

А в соседней комнате плакал ребёнок; напрасно отец пытался успокоить его; мать Анны Михайловны тоже хлопотала вокруг ребёнка.

В комнате было почти темно; приближался вечер; мелкий, настырный дождь однообразно и задиристо стучал в окно... Осень... Наступает осень...