В манифесте «Форпосты» товарищи по перу прославляли Коморницкую как личность нового, уникального типа, нервную, восприимчивую и чуткую, по самому свойству натуры противоположную буржуазному строю. Таким же был и её избранник, поэт Ян Леманьский [Jan Lemański], но жизнь с ним не заладилась с самого начала. Хотя «не заладилась» — это неуместный эвфемизм. Убить он её пытался, вот что. В самом начале свадебного путешествия, якобы приревновав, стрелял и пытался сам застрелиться. Разошлись супруги только через два года, потому что Леманьский тяжело болел, а недострелённая Коморницкая преданно и заботливо за ним ухаживала.
После развода, пишет сестра, Мария начала странно одеваться.
Во время путешествия по Европе, в Париже поэтессу настиг нервный срыв, подробности которого нам не вполне известны. После короткого лечения в санатории Мария Коморницкая возвратилась к активной литературной деятельности, в 1905 году даже участвовала в революционном движении. В 1907 году (это опять-таки нам известно фрагментарно, через пересказы пересказов), во время деловой поездки с матерью, ночью Мария сожгла в печке всю свою женскую одежду, остригла волосы, переоделась в мужской костюм и с тех пор называла себя Петр Одменец Власт. Вердикт семьи и врачей был единогласным: душевная болезнь. Почему-то особенный мистический ужас вызывало то, что новоявленный Пётр курил трубку и самостоятельно удалял себе больные зубы. Но, несмотря на столь необычное поведение (вы подумайте, трубка!), Одменец, сиречь Изменённый, был эрудированным собеседником, мыслил здраво и рассудительно, только очень злился, если к нему обращались в женском роде. Выбор имени объяснялся духовным родством с Петром Властом, основателем шляхетского рода, из которого происходила мать.
В таком состоянии Одменец прожил ещё сорок лет. Сначала по санаториям и лечебницам, после которых в 1914 году смог даже издать последнюю книгу, затем, признанный неизлечимым, — на чердаке в отцовской усадьбе. Занимался йогой, мечтал освоить левитацию. Дети брата назыввали его дедушка Петр. После войны семья брата бежала, оставив страдавшего артритом Одменца на милость советских войск. Жить в поместье стало невозможно из-за больших разрушений, причинённых нацистами, и пришлось поселиться в доме престарелых с медицинским уходом. Зофья Налковская, о которой говорили, что она никого и ничего не боится, побоялась его там посетить. И об этом впоследствии сокрушалась. В 1949 году Пётр Одменец Власт умер, похоронен на кладбище Повонзки в Варшаве под именем Марии Леманьской-Коморницкой. Стихи его позже 1927 года неизвестны.
Упрямые
И как меж нами может быть согласье?
Мы друг пред другом не склоним чело.
Ты хочешь всё иметь в своем всевластье —
Я твердо не хочу дать ничего.
Мы два живых огня — мы в ореоле —
От нас бросает всех в огонь и в дрожь —
Но ты в борьбе моей не сломишь воли
И предо мной ты шею не согнёшь.
Восторг и восхищенье нами длится —
Пожар, который нами в них зажжён.
А мы? Искажены желаньем лица —
Молчат две гордости, борясь за трон.
Притихли все, следят все за борьбою —
Рабы, столпившись, пораженья ждут —
Но раньше встретится гора с горою,
Чем поцелуй закончит схватку душ.
Скорей уж мы — два бога друг для друга —
В мутную бездну похоти нырнём,
Чем, сбросив груз корон, лбы сжавших туго,
Прильнём, любя, ко лбу горячим лбом.
1900
Из цикла «Май»
* * *
Лодку с берега столкну я —
Поплыву
В голубую бесконечность,
В синеву
Окоёмов —
Солнца луч схвачу, ликуя
Упоённо —
И путём в эфире млечным
Поплыву —
Землю оттолкну ногою —
Полечу
В небо светло-голубое
По лучу,
Среди радуг,
В мириадах звёзд-загадок,
Со слезами
Счастья, боли и восторга
Полечу.
* * *
О с зелёно-сизой гривой
Травы над водой —
О цветущий белый сад,
Полный пчёл —
О дурманный, благовонный
Дол
Зелёный —
О погода мая,
День лазурно-золотой!
Мысль моя, припоминая,
Ползает между стеблями,
Ползает по стеблям трав сапфирных
Мысль-червяк —
Майский жук, весенний, новый,
Мотылёк в росистых брызгах
Белый.
О как дивно меж стеблями блещет небо голубое,
Раззолоченное маем Твоё небо.
Боже ---
1902
Желание
Как в тяжком колоколе водолаз,
Я тяжестью уйти на дно желаю.
Ищу я бездны. Призрачно светясь,
Пусть бездна поглотит меня морская.
Сухих колосьев спелое зерно,
Когда в нём сила тайная проснётся,
Так хочет в глубь земли уйти на дно,
Как я от глаз людских и света солнца.
Как пар над речкой тёплой ночью летней,
Хочу исчезнуть в небе всей собою,
Стать облачком, что мчит отчизны ветер —
Вернусь я искрой — радугой — росою.
Как чистая руда ждёт жара домны,
Хочу спалить себя, сжечь, переплавить —
Рванувшись в океан огня огромный,
Из праха крылья Феникса расправить.
Хочу уйти ихз мира без остатка,
Так безымянно вымереть дотла,
Чтобы, когда вернётся аргонавтка,
Не знали бы, что это я была.
Хочу уйти, исчезнуть, сгинуть, как водолаз, руда, туман, зерно,
Перерождения искать — в огне, в земле, в воде, за облаками,
Переродившись, в дом вернуться, кладбищенски глухой давно,
Снять колдовство с остолбеневших лиц будящими губами.
1905
На распутье
— Куда идёшь, нагая? — Мой плащ — метельный ветер.
— Одна? — Последних трупов мезга гниет в тумане.
— Откуда? — Где танцует цветок в трясине смерти.
— Ты голодна? — Жрут чрево стервятники желаний.
— Бежишь? — Из бездны гонит холодный взгляд в изгнанье.
— Уходишь, не жалея? — Твои не плачут дети.
— Вернёшься ль? — Лунным светом в дремоту глухомани
И молнией всебури, что грудь твою просветит.
— Постой. — Ступни мне колет щетинистое жниво.
— Я на руки взяла бы! — Нет, взгляд твой — как змея.
— Прекрасна ты! — Но гибнет как раз то, что красиво.
— Войди же в дом свой давний. Очаг зажгу в нём я.
— Дымит огонь — и волки скулят вблизи тоскливо.
— Ты наша! — Да, когда-то. Теперь вольна, ничья.
1905
(Перевод Н. Астафьевой)