Проработала Ожоговская в "Огоньке", впрочем, всего четыре года, уехала в Лодзь, где снова возвратилась к педагогическому труду. Но уже в 1952 году стала главным редактором "Огня" -- и до 1969 года. Не знаю, были ли у этих карьерных пертурбаций какие-то идеологические причины. Важно то, что с годами у писательницы всё меньше становилось дидактизма и всё больше особенного, едва уловимого юмора, складывающегося не из шуток и смешных ситуаций, а из иронического взгляда на мир. Комедия Ожоговской не только и не столько комедия положений, сколько комедия характеров. Популярнейшего "Мальчика наоборот" [Chłopak na opak czyli Z pamiętnika pechowego Jacka] с подзаголовком "из дневника Яцека-неудачника" всё-таки не очень люблю. Мне дико жалко этого Яцека, которого то и дело порют, как в фарсе "Тридцать три подзатыльника", жалко его одноклассников, которые в том же положении, жалко мам и пап, не умеющих высказать свою точку зрения ничем, кроме ремня. Яцек свою зашкаливающую тревожность канализировал в суеверие, решив, что раз уж родился тридцать первого, а 31 - это 13 наоборот, не стоит ждать от жизни ничего хорошего. На самом деле грустноватая повесть, как и многие "типа юмористические" тех лет. У меня по ней домашнее прозвище: девочка наоборот. Три имею домашних прозвища, все по книгам, причём две книги женского авторства.
Зато "Чудо-юдо, Агнешка и апельсин" (1964) оставила самое приятное впечатление. Сюжет незамысловат: после войны в варшавскую коммунальную квартиру, битком набитую самыми разнообразными жильцами, вселяется к дяде подросток Михал, не ужившийся с пьяницей-отчимом. Михал играет и слегка переигрывает в сельского парня от сохи, но он человек себе на уме, ехидный и ссорит соседей,одноклассников, знакомых просто ради забавы. Только получив тяжёлую травму, он пересмотрел своё мировоззрение. В оригинале, кстати, книга называется "Ухо от селёдки" [Ucho od śledzia]. Именно такая поговорка у неотёсанного Михала, а не невнятное "чудо-юдо", вынесенное в русское заглавие. Переводчики, впрочем, нашли отличный вариант на замену: от кошки рожки. Однако на обложку он не попал, ограничились чудом-юдом.
[Сочинение Михала о поэзии Конопницкой]— «Мария Конопницкая давным-давно умерла, но все равно про нее надо учить, потому что она была великой поэтессой. Может, гением, как, к примеру сказать, Адам Мицкевич, она не была, но тоже кое-что понимала и умела писать складно.
В стихотворении про то, как король и солдат шли на войну, хорошо описывается, как солдат лежит в зеленой дубраве. По мне, все-таки лучше быть королем. Ведь лучше остаться в живых, чем лежать в сырой могиле, хоть и под лиловыми колокольчиками.
А насчет справедливости, про которую тоже приходят мысли после чтения, теперь совсем другое дело. Теперь король ты, не король, а атомная бомба как трахнет — считай, песенка твоя спета и автобиографии конец.
Поэтому, хотя некоторые еще и задираются, а хочешь не хочешь, все за мир. Я тоже».
Во, даже вспотел!.. Видно, от болезни ослаб.
…Агнешка вернулась из школы раньше Витека. У пятого класса было сегодня пять уроков, а у седьмого — только четыре. Михал не замедлил этим воспользоваться и тут же прочитал Агнешке свое сочинение.
— Ну? — Он пристально смотрел на неё, ожидая оценки.
— Постой… — ответила она уклончиво. — Дай-ка я сама прочту, так я лучше понимаю.
Она прочитала, на минуту задумалась. Прочитала еще раз, исправила что-то, положила листок на колени и вздохнула.
— Ну что? Коротковато, да? — забеспокоился Михал.
— Да-а-а… И знаешь, о Мицкевиче я бы вычеркнула. Ты же пишешь о Конопницкой, при чём тут Мицкевич?
— Это можно. Но тогда будет еще короче.
— А если что-нибудь добавить?
— А что добавлять? Я тоже вот раз писал о Твардовской, а вставил биографию Мицкевича, чтобы не было коротко, и все нормально. Про Конопницкую я мало чего знаю… Ага! Вспомнил! Добавлю вот что: «Конопницкая писала сплошь грустные стихи, потому как и в жизни у нее ничего веселого не было: детей — куча, и все — на её шее». Пойдет?
— О детях, пожалуй, не надо.
— Ну, как хочешь… А может, и так хватит? Главное — есть мысль, правда? И связано с современностью. Учителя это любят.
"Не голова, а компьютер" [в оригинале опять-таки скромнее, Głowa na tranzystorach] 1968 года — уже откровенная буффонада, хоть и на серьёзные темы. Мать отдаёт предпочтение старшему и младшему сыновьям, а среднего, Марцина, считает малоспособным и невыдержанным. Возможно, и неспроста считает, но получается замкнутый круг: чем больше семья возмущается, тем хуже мальчик себя ведёт, везде становится изгоем. С подачи Марцина шестой класс дико разыгрывает учительницу, рассказав ей о телесных наказаниях, которым все без исключения учащиеся подвергаются дома. Педколлектив был на грани обморока, да и друзья-товарищи считают мальчика опасным чудаком. Утешается он только тем, что тяжёлое детство повышает шансы стать гением и прославиться.
На ящике, где жил ежик, стояла корзина с грибами. Это Альба чуть свет отправился в лес и вернулся с добычей. Ежик отпил молока, обгрыз морковку, но, видно, еще не привык. Ребята рассмотрели его при дневном свете: крупный, упитанный.
— А если это ежиха? — спросил вдруг Альба. — И её детки ждут? Ждут и спрашивают: «Где наша мама?»
— Дурак! — рассердился Костик. — «Ждут, ждут»! — передразнил он. — Они и без неё вырастут. На что она им?
Ганна Ожоговская умерла в 1995 году в Варшаве. К сожалению, других её произведений на русском языке я не нашла. Но есть надежда! Сейчас любят переиздавать популярные детские книги прошлых лет, переводить недопереведённое, и повести Ожоговской мне кажутся подходящей кандидатурой. В них чувствуется дух времени.