Впрочем, отзывы отзывам рознь. Зачитала нам докладчица отрывки из критических статей Чуковского, да и я дома полистала — это же форменная травля. "Гений пошлости", "сифилис милитаристических и казарменно-патриотических чувств", "словно смерч, она налетает на них и бросает их на землю без чувств"... Не Чарская бросает, жизнь бросает! Анемия, недоедание, корсет, и дело в шляпе. Не спорю, общих мест много, раздражает верноподданничество, раздражают проповеди. Сейчас, перечитывая, куда как хорошо понимаю, почему тонкий эстет Сологуб видел в стиле Чарской твёрдость и энергию, жизнерадостность. Собственно, и ругатель Чуковский называет книги Чарской азартными, вулканически бурными. Страстными, добавила бы я, ажитированными, если хотите. Грустны ли они? По-моему, нисколько. Девочки Чарской, от Сибирочки до княжны Джавахи, при всей слезливости-жантильности, сопровождающей их приключения, — сильные характеры, витальные, горделивые. Чем они отличаются от крапивинских мальчиков, которые, о ужас, тоже плачут, теряют сознание? А маленький рыбак встал коленями на лед и просит: "Гуси-гуси, не бросайте меня, возьмите с собой на луга!" Но то мальчики. Им можно и рыдать, и на колени, и в обморок. Их чувства и слёзы ценны. А бабьи слёзы дёшевы, и девочка с малолетства о-бя-за-на вуалировать эмоции, сдерживаться, не распускаться, помнить, какая она уродина, когда хнычет...
А "Здравствуй, грусть!" Франсуазы Саган — неужто грустно? У меня борьба двух недюжинных женщин за безнатурного, вульгарного папика вызывает не грусть, а самое настоящее отвращение. Как и любые другие попытки сшить бобровую шапку из поросячьего хвоста. Поросячий хвост тоже прекрасен — на родном, законном месте. Однако бобровой шапки из него принципиально не получится.
Самая грустная — не мрачная, не унылая, а именно грустная книга среди прочитанных за последний год — "Ключ от пианино" Елены Девос. Дебют писательницы, "Уроки русского", несмотря на мягкий юмор, овеян меланхолией. Я невольно отнесла этот флёр на счёт усталости героини, её неуверенности в завтрашнем дне: всё-таки она зрелая женщина, обременённая семьёй, да и новая сфера деятельности в новой стране даётся ей не так, чтобы легко.
— А в Европе женщины — несчастны, — довольно продолжил он. — Они разрывают связь с природой! И самые несчастные женщины — русские. Свою историю забыли, новой не нашли. Вот я захожу в метро и сразу вижу: русская! А знаете, по каким приметам?
— Длинные волосы и высокие каблуки, — не задумываясь, ответила я.
— Печаль! — укоризненно поправил меня Папис-Демба. — Глубокая печаль в красивых и больших глазах. А русских женщин в Париже — знаете сколько? Я знаю. И знаю, что они очень красивы и очень несчастны. Я хочу им помочь.
— Всем? — с ужасом прошептала я.
— Всем, — твердо ответил он. — Запишу заклинания на MP-3 и буду продавать через Интернет.
В "Ключе от пианино" грусть повсюду. Она и есть этот ключ. Откроешь, и клавиши зазвучат: может быть, в миноре, может быть, в мажоре, а может быть, маэстро урежет что-нибудь додекафоническое. Ключом остаётся грусть.Так и Елена Девос, что бы ни описывала, хоть партию в теннис, хоть визит к онкологу, хоть курицу в золотой фольге с истерической надписью "купи меня, я хрустящая", хоть весёлые студенческие похождения и диалоги в очереди за коржиками, грусть будет ключевым, подспудным.
Второй семестр, к моему ужасу, был таким же, как первый. Рекомендуемую литературу надо было заказывать заранее в библиотеке или покупать. За пределами лекционных залов люди болтали, курили, убивали время, ревновали, мастурбировали, спаривались, разводились. Я открывала рекомендуемую литературу — там тоже болтали, курили, убивали время, ревновали, мастурбировали, спаривались, разводились.
Я жила в какой-то плохой книге.
Анна, которую мы встречаем четырнадцатилетней, только вступившей в комнату ужасов под названием юность, скучает и заботится, страдает и развлекается, бывает больна, бывает страстно влюблена... Объект влюблённости, популярный радиоведущий, похоже, профессионально между делом обольщает старшеклассниц из провинции, привлекая их шармом уездного ловеласа, обещаниями протекции, а также шутками и комплиментами, которые покажутся новыми и свежими разве что старшекласснице из провинции. Впрочем, они и есть целевая аудитория, так что сойдёт. У многих в ранней юности были подобные отношения, некоторым даже удалось что-то дельное из отношений выжать. У Ани, сразу скажу, ситуация иная. Её "великий журналист" (кроме шуток, он так представляется) возникает на пути в самый неподходящий момент. Звонок, и всё. Ну-ка расскажи, как ты жила без меня?, и экзамен летит к чертям, обожаемый муж бегает по потолку от ревности Помните фильм "Пятый элемент"? Там ещё такой главный злец комичный, с гитлеровской чёлочкой? Он нажимал на кнопку, и из стола выезжала полочка, а на полочке сидел маленький милый слоник по кличке Пикассо, который нежно обнимал его хоботом. Наигравшись, великий диктатор опять нажимает кнопку, слоник уезжает. До следующей надобности. Вот Аня у Вермана, великолепного балагура, интеллектуала, души общества и была таким слоником. Понадобишься — позовут. Грустно ещё и то, что Аня это понимает, Верман это понимает, и читательница это понимает, только никому от понимания легче не становится. Роман чудесный, и родной городок в нём такой тёплый, и Москва буйная, многоголосая, и Париж — тот самый, о котором писала Лидия Червинская:
И все-таки благодарю судьбу
За медленную грустную борьбу,
За то, что к счастью мы сейчас не ближе,
Чем в первый март, прозрачный март в Париже.
Для тех, кто любит про медленную грустную борьбу без победы. Пока — без победы.
Я, раскатывая русскую «р» во всей моей спиралеобразной тираде, сказала, что я «охренительно рада, как это вовремя — и английский, и коллектив, и сопли хором, и еще чего-нибудь мне, вроде поноса и золотухи, давайте всё сразу, скопом. Я уже год ничего не читала, Ферди. А когда пытаюсь, выкидываю книгу в мусоропровод. Почему в этих романах матери украшены детьми, но никогда ничего о них не говорят? Почему книжный ребенок всегда сладко дремлет или словно бы сам ходит в детский сад? Ребёнок, выкуклившийся у какой-нибудь Тани на сто первой странице, не препятствует ни супружеским половым актам, ни бурным антрактам в адюльтере с Онегиным. Ребёнок не даёт о себе знать, когда молодая мать решает развеяться с любовником на морском берегу. А где подгузники и ползунки? где сама прелестная малютка? Если мать работает, ничто не отвлекает её от дела, ничто не мешает морщинкам на умном челе. Если веселится, то на часы не смотрит, красиво пьёт, что захочет. Её тост за детей. Она хочет много детей, мужчины, готовьтесь. Выкормит сама, как обычно. Делов-то.
Кто же мой гадюка-автор? Неужели я одна живу не в книге?