Уже первые её романы, "Зарубка" [Hakk, 1994] и "Энтропия" [Entropi, 1995] привлекли внимание критиков, но по-настоящему знаменита во всей Норвегии стала третья книга, "Любовь" [Kjærlighet, 1997].В выходных данных указано, что это тоже роман, но по мне, так крупная повесть, около ста пятидесяти маленьких страничек. Вообще Эрставик минималистка, при всей выразительности её проза лаконична, немногословна. Скупа, как скуп на веселье и развлечения небольшой приполярный городок, куда приехала работать тридцатилетняя Вибеке с маленьким сыном Юном.
Получается петля, размышляет Вибеке, можно въехать в центр поселка, проскочить мимо здания управы, магазинов, домов, еще проехать, выбраться на шоссе, свернуть на юг и снова оказаться в центре поселка. Большинство домов смотрят на дорогу окнами гостиных. Надо что-то делать с однообразием архитектурного облика. Позади домов лес сплошняком. Она записывает ключевые слова: «чувство самоуважения», «эстетика», «образованность».
В тоске по новым впечатлениям молодая госслужащая посещает парк аттракционов, так называемый тиволи, и заводит интрижку со случайным мужчиной. А пока она гуляет, Юн мечется по улицам, ищет, ждёт. Пурга. Минус сорок. Последствия вполне предсказуемы. Ханне Эрставик пишет отстранённо, не ищет виноватых, за неё это делает публика. Одни ужасаются: да что ж это за дыра такая, некому за детьми присмотреть. Другие разводят руками: а кто должен смотреть за вашими детьми. Сами едете за длинным рублём (то есть длинной кроной, хотя так, наверное, не говорят), а потом удивляетесь, что инфраструктуры никакой и волки воют. Переводчица в послесловии пишет: Написав о таких избитых ценностях, как семья и любовь, Эрставик умудрилась нажить себе врагов в обоих противоборствующих по этому вопросу лагерях. С одной стороны, в озабоченной феминизмом Норвегии моногамия давно признана путами на ногах женщины, уверенно и целеустремленно шагающей к независимости и самоуважению. Любые обсуждения того, что у всякой медали есть и обратная сторона, что жертвами тотальной женской самореализации становятся дети, а существенную часть карьерных успехов составляют самообман и политкорректная риторика, любые обсуждения этого, а также просто чуть менее пафосное и чуть более ироничное отношение к этой проблеме с ходу объявляются реакционными. В пику этому поборники семейных ценностей из христианской партии предлагают малореалистичные сценарии опрощения. Вообще, конечно, прелесть. Уж и единобрачие вынь да положь ради детей. Чтобы не пали дети жертвами тотальной женской самореализации. Меня всегда занимает вопрос, а почему о мужской самореализации не говорят в таких терминах? Где вообще-то папа Юна, чем он занят, пока сын бродит голодный по морозу? Этот вопрос даже не встаёт. Всем интересно выпороть нерадивую мамашу. В общем, к "Любви" у меня претензии идейного плана. Прочесть и составить собственное мнение можно здесь: https://www.e-reading.club/book.php?book=67564.
Зато "Пасторшу" [Presten, 2004] (заметка в сообществе -- https://fem-books.livejournal.com/355284.html) я перечитываю регулярно и с восторгом. Вот он, север во всей угрюмой красе, север молчаливый, север одинокий, север какой угодно, только не дружелюбный и не приветливый. В тридцать пять лет Лив полностью меняет жизнь, отправляясь в Финнмарк трудиться по специальности. Cпециальность непростая. Лив никакая не пасторша, ибо пасторша -- пасторова жена. Лив священница. Крестить, венчать и отпевать ей предстоит коренное население -- саамов. Ещё сравнительно недавно в историческом масштабе норвежцы саамов считали дикарями, вырожденцами (из-за большого числа кросскузенных браков), поголовно колдунами и ведьмами. Враждовали. Доходило до вооружённых столкновений. Но много воды утекло с тех пор. Весь мир слушает проникновенный йойк Мари Бойне, аплодирует талантливой Анни-Кристине Юусо в фильмах "Кукушка" и "Восстание в Каутокейно" -- суровой исторической эпопее о саамских повстанцах в 1850 годы. К слову, Лив изучает документы Каутокейно. Не зная контекста, рискуешь влипнуть в неприятности, даже когда намерения, в общем-то, благие. Пасторша восклицает:
-- Какой чудесный фольклорный коллектив, как слаженно поют! -- а это никакой не фольклорный коллектив, это народ на демонстрацию вышел. Против новых правил землепользования и с тем подтекстом, что, господа норвежцы, мы вам так просто не дадимся. Если уж вы радеете о нашей национальной самобытности, да будет вам известно, она держится на преимущественных правах пользования природными ресурсами. Но ни политическая напряжённость, ни духовный кризис, ни собственное горе не скрывают от Лив, что происходит странное. Суицид за суицидом, и всё молоденькие девушки, почти отроковицы. Пасторша сталкивается с самоубийством не первый раз...
Она спросила меня, всё ли в порядке, ведь я ушла с выступления, и пойду ли я с ней прогуляться, остаётся полчаса до начала вечерней программы. Меня передёрнуло. Не пойти ли нам, бабонькам, проветриться? Ясно же, что нам, тёткам, всегда есть о чём поговорить, посплетничать о своём, о девичьем. Не то что с моими коллегами, пасторами-мужчинами, с которыми мы по крайней мере шесть лет корпели над одними и теми же учебниками и думали об одном. Сравнила. Они же мужчины со всеми их несравненными мужскими достоинствами, так тчо разница между их мышлением и моим неизмеримо, надо понимать, больше, чем между мной и Тюри. Бабы, они и есть бабы.
Лив, опомнись, она же не виновата.
Нет, она не виновата, я всегда это забываю. Забываю, что на теологических собраниях всегда было как бы два слоя, два уровня. Мужчины разговаривали на одном уровне, куда меня не допускали, что бы я ни говорила и ни делала, у них были связи по другой линии. По мужской. Они смотрели друг на друга, обращались друг к другу... Было забавно,как они хвастались друг перед другом, советовали, анализировали, на что-то ссылались. А потом бросали быстрый взгляд вокруг, чтобы увидеть, поняли ли остальные изящный пассаж.