Во-первых, новый жанр -- young-adult, молодёжная проза со своими условностями и своими традициями. Здесь читающим нудно и скучно быть не должно. Им не имеет права быть скучно. Насыщенный сюжет, резкие и неожиданные повороты, романтическая линия -- всё это у Пессл присутствует. А персонажи остались почти те же.Весёлая компания юной Беатрисы по прозвищу Bumblebee, Шмель -- несколько упрощённая версия Аристократов-Bluebloods из "Теории катастроф", а сама Беа напоминает Синь, какой она росла бы в нормальной семье, а не у социопата-выпендрёжника со степенью в области политологии... И эти-то юные звёзды таинственно падают в некую аномалию времени, в благоустроенную клетку, где царствует День сурка с отчётливой примесью Сартрова ада "за закрытыми дверьми" и страшного рассказа Мэй Синклер "Где огонь не угасает". Кстати, интересно, а если попадёшь туда с насморком, менструацией или с почечной коликой, так и не пройдёт никогда? Вот образ преисподней: парадиз, а у тебя почечная колика... Выйдет только один. Или одна. Но проголосовать должны все.
Ещё раз подчёркиваю, пресно не будет. Напротив, скорее чересчур остро. От некоторых пассажей было чёткое ощущение, что взяли за ворот и трясут. Очевидно, пастельность и нежные лессировки не очень-то котируются в жанре young-adult. Где Синь [Blue, имя такое] Ван Меер о первом возлюбленном говорит названиями старых мюзиклов, золотой старомодной классики: Он был мой американец в Париже, мой Бригадун, и становится очевиднее некуда, что прежняя любовь не ржавеет, там Беа разражается целым панегириком: Джим стал моей первой любовью, хотя эти слова нисколько не отражают того, кем он был для меня на самом деле. Он был моим месяцем. Голосом в моей голове. Моей кровью... Он был невероятно красив... Вот ещё что раздражает: вечная превосходная степень. Здесь если красота, то сверкающая, ослепительная, нечеловеческая. Если ум, то никогда не просто "соображалка", а гений, способный перевернуть вселенную. Если талант, то, упаси Господи, не обычная одарённость, кого она интересует, а звёздность, высший класс. Если импульсивность, то на грани психоза, если чувство, то на разрыв аорты, если близость -- то взахлёб, если вражда -- то до последнего вздоха. И возникает парадокс. Юные сверхчеловеки, почти ницшеанские белокурые бестии, вступают в вечность, и там, проживая день за днём, миг за мигом свой последний день, оказываются теми, кем фактически и являются. Разбойниками с большой дороги. Циничным и недалёким хищником. Хитрой манипуляторшей-одиночкой, для которой дружба не больше, чем пустой звук. Умненьким, карьерно ориентированным прохвостом, готовым для своего успеха воспользоваться любимой девушкой. Не есть ли это аллегория взросления, череды непоправимых ошибок, несущих лишь бесплодное раскаяние и усталость? Надо ли понимать так, что даровитая молодёжь, застревая в будничной рутине, быстро теряет наружный лоск и остаётся "как все"? Тогда финал, где искалечившиеся, измученные дети уже согласны и на небытие, лишь бы прекратить страдания, и по очереди прощают и прощаются -- это символ старости? Так или иначе, "Проснись в Никогда" -- это одна из самых пессимистических историй под маской победы и превозмогания. Нет там никакой победы. Беатриса прожила целую жизнь -- и не знает, что с полученным опытом делать и куда его приткнуть. С ярмарки уже едет, не на ярмарку, в восемнадцать-то лет! А ярмарки и не было. Вспоминается старая профессорская пара из анекдота: "Помнишь, были мы студент со студенткой -- всё нам негде и некогда. Помнишь, дали нам квартиру -- стало где, но ещё больше некогда. А теперь и есть где, и есть когда, вот только незачем". Всего лишь ветер, всего лишь ветер.