Из новой книги М. Аромштам "Белый верх -- тёмный низ" (НЛО, 2018), по жанру это автобиографические записки:
***
А бабушка, видимо, не разделяла маминых представлений о том, что детям следует объяснять требования и запреты. Требование есть с хлебом казалось ей безусловным, и она даже не старалась сдерживать возмущение:
-- Нет, вы взгляните, она (он) и не думает кусать хлеб!.. Ты что, хочешь с голоду умереть?
А если к бабушкиному приезду в доме заканчивался чёрный хлеб (мамины отговорки вроде "Я как раз собиралась послать Маринку за хлебом" не спасали), бабушка чувствовала, что оказалась на месте преступления.
-- У неё нет чёрного хлеба! -- взывала бабушка к неведомому свидетелю, находившемуся где-то под потолком. -- Она морит своих детей голодом!
Слово за слово, голос бабушки усиливался, нарастал... И наконец:
-- Мать-убийца! -- кричала она на маму так, что мы с братом могли подавиться. Крик почти срывался на визг... потом бабушка неожиданно замолкала, уходила в комнату и, некрасиво обмякнув, усаживалась на диван. И сидела, бессильная, уставившись в одну точку.
Бледная мама, не глядя на нас, приказывала:
-- Ешьте! Всё, что дают... Всё до последней ложки...
И, отвернувшись, шептала:
-- Нервнобольная.
***
Мне тогда было три года. В общем, я любила гулять, и когда меня уводили со двора обратно домой, устраивала рёв.
Но на маму мой рёв никакого впечатления не производил. Она говорит даже тише обычного:
— Мариночка, плачь — не плачь, слезами делу не поможешь. Домой всё равно идти придётся.
Принцип «все объяснять», утверждала мама с нескрываемым торжеством, в моем случае действовал просто великолепно. Чуть ли не с первого раза. На второй день я уже просто всхлипывала. А на третий сама говорила:
— Плачь — не плачь, слезами не поможешь... -- утирала слёзы и брела к подъезду.
Так что мама мне всё объясняла. По крайней мере, ей казалось, что она всё объясняет.
***
Нет, всё равно я должна Толика благодарить -- от всего сердца (или как там можно ещё?) Ведь мало того, что он объяснил мне, что значит быть еврейкой, он ещё и стоял у истоков моих первых "литературных опытов"!
Когда после перемены (или после уроков пения, или после сдвоенной физкультуры) я вползала в класс, совершенно измотанная (выслушивать про жидов даже пятнадцать минут -- утомительное занятие), оглушённая своей избранностью" и своим одиночеством (травля сродни болезни, её ни с кем не разделишь), когда я понимала, что вот, сейчас будет урок, а я собираюсь плакать и как же теперь спасаться? -- я вырыввала листок из тетрадки и писала письмо.
Проникновенное письмо Толику.
"Вот ты сегодня сказал то-то и то-то. Ты ведь опять издевался. Ты даже не понимаешь, что творится в моей душе. А у меня в душе всё рвётся и кровоточит..."
Предыдущие посты: https://fem-books.livejournal.com/599929.html ("Жена декабриста")
https://fem-books.livejournal.com/510742.html (эссе "Расскаазы учительницы")