И без него, и с ним непонятно, почему молодые, беззаботные персонажи вдруг направили свои силы на защиту прав ЛГБТ. Живут себе, гуляют, тратят родительские деньги, в меру бунтуют против тех же самых родителей. Я поняла так, что им врождено, имманентно некое глубинное понимание свободы, в соответствии с которым они себя и строят. Такое серьёзное решение, как операцию по перемене пола, Саша объясняет следующим образом:
Есть объяснения экзистенциальные, а есть окказиональные. Под окказиональностью я готов понимать случай родиться в той или иной стране. Есть сбой в системе глобальный. А есть сбой в прописке. Я была советской девочкой. Простите, мне придется сейчас говорить о себе в женском роде, потому что тогда было так. Я застала очень мало советской власти как таковой – но застала её наследие, её конвульсии. Её фантомные боли. Я училась в самой обычной советской… постсоветской школе. Я ходила к стоматологу, гинекологу, на прививку Манту и строем на экскурсию в зоопарк. Я очень хорошо осознала, что такое тело, живущее в режимном государстве. Это было довольно обидно, потому что, повторяю, собственно советской власти на мою долю досталось не так много. Мне хватило её инерционных остатков. Даже эта инерция – через запутавшихся школьных учителей, несчастных врачей, обнаглевших ментов – заставляла моё тело ходить строем. А моё тело и так было с собой не в ладу. Я могла пережить один омерзительный визит в женскую консультацию – дело было не в нём. Дело было в системе. Мое тело говорило мне: если у меня есть хоть капля уважения к себе, от этого надо отмываться, отделываться. Это помножалось на внутренний сбой, конечно. На то самое чувство ошибки, про которое я только что говорил. Если бы её не было, ошибки этой, я бы ограничилась просто отъездом из этой страны. Но тут одно нашло на другое.
При этом у старших, сильнее вследствие самого возраста перееханных и переделанных пресловутой системой, нутряное чувство свободы отсутствует как класс -- и отсутствует всё остальное, вплоть до минимальной людской порядочности. Декларируя свою безумную любовь к единственному чаду, родители чадо избивают, обманывают, заталкивают в психиатрическую лечебницу, якобы боясь за квартиру. Да ещё рыдают крокодильими слезами: доченька-доченька. Действительно ли они считают, что отбившееся от рук дитятко необходимо водворить "в строй"? Или банально тешат садистические позывы? Мы этого не узнаем, и не суть важно. Книга не о них, не об упустивших свой шанс.
Гендерные отношения, невзирая на рискованные темы гомосексуальности и FtM, мне показались вполне традиционными. Мужчины, рэпер Дима и физик Саша, совершают гражданские подвиги, идут на каторгу, берут высоты в искустве и науке. Женщина -- а ведь Нина хорошая журналистка -- выступает в роли жены декабриста. Двух декабристов. Выручает, ждёт, передачи носит. В финале входит Нина. Вот она как раз очень изменилась. Стала суше, жёстче, решительнее. Совсем коротко постриглась. Нет, она не то чтобы постарела, она отлично выглядит, но от той трогательной девочки, такой нерешительной и от этого иногда слишком резкой, не соразмеряющей удара, смешливой и пронзительной, не осталось уже ничего. И это внезапно напоминает хрестоматийное:
...трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего её прелесть. Теперь часто видно было одно её лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка.
В плодовитости, право, нет нужды, вот ещё одно веяние современности. Какие дети? Нине и без них есть кого опекать.
