Народ родит
солнце святит
дождь дрожит
солдат сторожит
тормоз тормозит
бомба бомбит
золото звенит
месть мстит
народ родит
мудрец мудрит
земля зеленит
смерть смердит
собака скулит
золото звенит
тьма темнит
солдат сторожит
день дарит
солнце святит
солдат скулит
мудрец темнит
дождь бомбит
народ дрожит
день сторожит
золото смердит
тьма родит
земля тормозит
солнце мстит
Инструкция по употреблению напалма
нафталин напополам с пальмовым маслом
стерильность
чистоплотный летальный план
налаженная паутина
трамплин для прыжка пантеры
палевая десятипалая лапа наподдай
напор
плюс напряжённый ритм
плюс напряжённый ритм
пекло
перевари эту смесь
помазание
умывание
отмерь верёвку
плюхнись плашмя
насколько тебе позволяют залпы в пояснице
потом выползи наружу
залижи и напяль свою львиную шкуру
резать корпию плёвое дело
приятель.
Осень
Ворота в лес закрыты, сказало Лето
Пройдись по тропинкам над прудом,
Срежь все нарциссы.
Но старики не двинулись с места, они были закутаны
в непромокаемую промасленную бумагу.
Нам не страшно, сказали они.
Придирайся, свисти.
Нам надоели сорванные замки и времена года.
Всё, желтея, плывёт вниз по течению мимо наших глаз.
Музейная заметка
Двуногий кондуит
сивогривый эрудит
взгляд из банки рыб раскосых
изумрудноглазый посох
белой лилии батист
буйно-рыжий остролист
не испытывают злости
если к ним приходят в гости
ленивые и любопытные
парнокопытные
Попугай Кеа из ботанических садов Данидина рассказывает
Вверх-вниз по клетке лажу я, как муха, лучше всех.
В соседних клетках все вопят: о, Грех! о, страшный Грех!
Хотя не вижу я небес, но чувствую, куда залез,
и мне плевать на вопли птиц и ваш дурацкий смех.
Лишь сетку вижу я — увы — над головой, как вы,
но там, за нею, небеса чудесной синевы,
а персиковолицые, певчелюбивоптицые
к земле прижались, сделав вид при жизни, что мертвы.
И вы напишете в стихах возвышенных: Как жаль,
что бедный Кеа в плен попал! о горе! о печаль!
Но поглядите на себя и зря не лейте слез —
у вас в тюрьме, хоть там полно доподлинных небес,
не влезете на небо вы, как Кеа — взял и влез.
Мечты
Мой брат разводил бантамских кур,
из перья были как солома
цвета медно-красной буковой листвы;
моя сестра держала ручного кролика
с чувствительной дёргающейся мордочкой.
У меня же не было ничего. И никто не остался со мной:
ни снег — когда я насыпала соли
на его мерцающий белый хвост,
размахивающий за оконным стеклом,
обещающий немедленно сдаться в плен;
ни улитка — когда я одним взмахом руки
помогла ей совершить путешествие в миллион миль
сквозь заросли слежавшейся травы, над пустошью,
где, как разбойники с большой дороги,
в засаде из чертополоха прятались пауки;
ни почтовая марка —
когда я поместила её в домашнюю обстановку
разумной, общепринятой, вычисленной,
классифицированной жизни внутри каталога —
на чистой странице, в полной сохранности;
ни даже сухой, измятый стебелёк крестовника
от пушистой гусеницы, сидевшей в спичечной коробке.
Ничего не осталось.
Ни пыли, ни мрачных теней. Свет,
спокойно растворяющий полосы железа,
как солнце, растопил засов,
расщепил деревянные обеденные чащи,
опалил предостережением
неизбежной тюрьмы.
Однажды бантамские куры моего брата
в панике запрыгали по курятнику с отрубленными головами;
ручной кролик сбежал от сестры,
не ведая страха перед ястребом и хорьком.
И куры и кролик пропали.
Снег всё ещё свободен, а улитки, гусеницы,
почтовые марки, пыль, свет
попадают на небо в свои сроки.
Тогда я была маленькой. Я обращаюсь к памяти
сегодня ночью, в то время, как падает снег
но мне больше нет дела до снисходительных обещаний,
и соль нужна мне для старых ран,
и, хотя снег всё ещё падает, уже наступает час,
когда пора накормить мечты, что в панике
прыгают по моим сновидениям
и, наконец, сбегают и нечаянно
заводят дружбу с ястребом.
Янус
Богоподобный часовой, он сосредоточил в себе прошлое и будущее.
Он фальшиво улыбался, вёл учетверённую слежку,
Назначал бабочкам пенсию на детство,
Выращивал маргаритки на могилах старух.
Его взгляд раздвоился между вчера и завтра,
Он никогда не входил в комнату и никогда не покидал её,
Он шпионил за нами, милосердный и редкостно безобразный,
Он играл роль частного наблюдателя времени.
Тогда как мы наслаждались праздниками. Сказке нашего завтра,
Доверху нагруженной вишнями и вином (нашим талисманом от жажды и голода),
Мы благодарно кричали: «Принеси вино часового,
Принеси вино часового. Он шпионил за нами!»
Да, он шпионил за нами. Мы убили его. Он был достоин смерти —
Тот, кто обнажил наши прошлые и будущие преступления.
Горец
Что они знают про Джона Китса,
Те, кто знает лишь Джона Китса?
Профессор на кафедре, что кичится
Тем, что снежный хребет разобрал по крупице,
Утверждает: я знаю про Джона Китса,
Что он и я — скромные люди.
Тонут в снегу мои башмаки,
Его же слова благородны, легки,
По диким откосам, горам и утёсам
Шагают, внушая на каждой странице,
Что мысли о вечности жгут нас и жгут,
Краток вздох, смерть тут как тут
И жизнь никогда к нам не возвратится.
Джон Китс и я — скромные люди.
Слова же его, что идут по утёсам,
Скорей утешают меня, чем жгут,
Ведь мои башмаки так жмут!
Место
Место, где куры в пыли
Несли яйца для завтрака,
Потряхивая на солнце багровыми гребешками, —
Исчезло.
Ты знаешь это место —
В гуще боярышника,
У сучковатого дерева,
Возле железной дороги.
Я не помню этих вещей,
Но они помнят меня —
Не как ребёнка, не как женщину,
Но как последнее оправдание за то,
Что они ещё не умерли до конца.
Карманное зеркальце
Сколько тысяч раз в минуту
рождается и умирает свет уличных фонарей?
Я открыла, как показать это тем,
кто незнаком с подобным эффектом.
Возьмите моё карманное зеркальце. Поймайте отражение
неоновых ламп. Установите зеркальце неподвижно. Вот так.
Видите эти чёрные, чередующиеся с жёлтыми, полосы?
Это спицы действительного мрака, невооружённый глаз не может зафиксировать их.
Для того чтобы отделить их от света, необходима точная аппаратура, например — зеркало.
Человеческие чувства не говорят правды, если можно безболезненно солгать.
Тигры, выслеживающие добычу? Слоями — дёготь и мёд?
Молодой хозяин Мрак
в полосатой форме сержанта?
Чёрный кот, развалившийся на головке сыра?
Перья щегла? Прах и растущие из праха кипарисы?
Бутерброд — ад, помазанный небом?
Гусеницы, что ползают под уличными фонарями и лакомятся мраком,
чтобы утром стать бабочками?
И скажу вам — вы перегружены собственной ложью.
Вы болтаете о пыльце солнца, о медовости расцветающих
чёрных тюльпанов; вы заладили, что знаете всё на свете,
но вы не знаете ничего о сущности света,
да и не хотите знать.
Стоп! Отдайте моё карманное зеркальце. Ведь если оно разобьётся,
я останусь без чистого, отделённого от тьмы, света
и впереди меня ждут только семь лет неудач!
Перевод Н. Мальцевой
Биография поэтессы: https://fem-books.livejournal.com/997196.html
Ещё одно стихотворение в переводе Н. Мальцевой: https://fem-books.livejournal.com/1432927.html