Я-то рассчитывала на чинное и просветительное, да и слегка снотворное, чтение, а оказалось... я даже не знаю, что оказалось под этой болотного цвета обложкой. Здесь и давно забытые бытовые подробности, неочевидные и историку, и особая "бонтонность", "комильфотность", особая приверженность этикету, и острый, беспощадный юмор, зачастую переходящий в самое изощрённое ёрничанье. Если кому и экранизировать её новеллы, то Альмодовару. Янькова -- барыня до мозга костей, идеалы фратерните-эгалите ей чужды: "Мы не какие-нибудь Чумичкины или Доримедонтовы", и точка. Если надо понять, как мыслили, как говорили, о чём толковали и о чём умалчивали дворяне в XIX веке, "Рассказы бабушки" будут неоценимым источником. Кому просто получить удовольствие, посмеяться, да и поужасаться -- добро пожаловать.
Между прочим, у нее была [графини Орловой] дура по имени Матрешка, которая была преумная и претонкая штука, да только прикидывалась дурой, и иногда очень резко и дерзко высказывала правду. Так она говаривала графине:
— Лизанька, а Лизанька, хочешь — я тебе правду скажу? Ты думаешь, что ты барыня, оттого что ты, сложа ручки, сидишь, да гостей принимаешь?
— Так что я, по-твоему? — со смехом спрашивает графиня.
— А вот что: ты наша работница, а мы твои господа. Ну, куда ты без нас годишься? Мы господа: ты с мужичков соберешь оброк, да нам и раздашь его, а себе шиш оставишь.
Эта дура очень любила рядиться в разные поношенные и никому не годные наряды: наденет на голову какой-нибудь ток с перьями и цветами, превратившийся в совершенный блин: платье бальное,' декольте, из-под которого торчит претолстая и грязная рубашка и видна загорелая черная шея; насурмит себе брови, разрумянится елико возможно и в этом виде усядется у решетчатого забора, выходившего на Пречистенку, и пред всеми проходящими и проезжающими приседает, кланяется и посылает рукой поцелуи. Всех езжавших к Орловой ее дура всегда встречала и провожала " всегда просила: "Пришли мне цветочков, ниточек, дай башмаков бальных, дай румян… " В то время, хотя и не везде, у вельмож и богатых господ, как прежде, но водились еще шуты и дуры, и были люди, которые находили их шутки и дерзости забавными. В Москве на моей памяти было несколько известных таких шутов: орловская дура Матрешка, у князя Хованского, нашего соседа, дурак Иван Савельич, карлик и карлица у Настасьи Николаевны Хитровой. В 1817 и 1818 годах по Пречистенке то и дело что ездили лица царской фамилии и разные принцы на Воробьевы горы смотреть на приготовления к предполагавшемуся храму Христа Спасителя. Вот однажды покойный император Александр Павлович ехал по Пречистенке и, когда поравнялся с домом Орловой, слышит, чей-то голос громко кричит ему: "Bonjour, mon cher!"[* "Здравствуй, любезный!" (франц.). — Ред.] Он взглянул направо и видит: за забором у Орловой сидит разряженное чучело в перьях, в цветах, нарумяненная, набеленная женщина, кривляется и посылает ему рукой поцелуи. Это его очень позабавило, он остановился и послал своего адъютанта узнать, что это такая за фигура? "Я орловская дура Матрешка", — отвечает она. Государь посмеялся и после прислал ей сто рублей на румяна. Матрешка эта была пресмешная: если кто из проходящих по тротуару ей понравится, схватит за рукав или за платье и тащит к себе: изволь с нею через решетку целоваться, а того, кто ей не полюбится, щипет или ударит.
Смутно помнится мне, что я слышала будто бы о каком-то романе этой Матрешки, что в молодости ей хотелось выйти за кого-то из орловской прислуги, но что господа не позволили и что после того она была долго больна, и когда выздоровела, то стала дурачиться.
Не я одна была с Неклюдовой в размолвке: она вздорила и ссорилась с моим мужем, с княгиней Авдотьей Николаевной Мещерской, которая тоже осуждала ее в лицо за дурное обращение с Шеншиными, а с Надеждой Николаевной Шереметевой (с сестрой Мещерской), с которою она была очень дружна, ссоры выходили очень часто: обе прегорячие, переругаются на чем свет стоит, раскраснеются как пионы. Неклюдова инде побагровеет, с обеих пот градом льет, обе кричат, что есть мочи, кто кого перекричит — ни дать ни взять два индейских петуха; скинут свои чепцы и добраниваются простоволосые... просто - умора!
— Нога моя у тебя не будет, — говорит, картавя, Шереметева.
— Ну, и не прошу, очень мне нужно, — кричит Неклюдова, топая ногами; — убирайся скорее от греха, а я за себя не ручаюсь.
— Да, да. никогда к тебе не приеду, — приговаривает Шереметева, стуча кулаками по столу.
— Да сделай милость, убирайся…
Так и расстанутся, и бранят за глаза друг друга; кажется, навек рассорились; пройдет сколько там недель, глядишь, летит в дрожках на паре с пристяжкой Шереметева к Неклюдовой мириться.
— Ну что, картавая, сама ко мне приехала? — встречает ее с громким хохотом Неклюдова. — Что, скучно, верно, без меня, сама припендерила... Скажи ты мне, из чего ты только распетушилась на меня? Ну, ну, помиримся, я пред тобой виновата, прости меня… И снова у них совет да любовь, пока не повздорят из-за чего-нибудь опять.
Раз Неклюдова с Шереметевой опять из-за чего-то повздорили, разбранились — и не видаются; только как на грех Шереметеву разбили лошади и не на шутку: кажется, она руку ли, ногу ли переломила и лицо все ей избило, и старуху еле живую повезли домой и уложили в постель. Узнала это Неклюдова: тотчас поехала навещать больную… Что ж она ей придумала сказать в утешение? Входит к больной, та лежит за ширмами, кряхтит, охает…
— Я ведь всегда говорила, что ты полоумная, — говорит Неклюдова, — и жду, что ты умрешь когда-нибудь у фонарного столба; мчится себе, как лихой гусар... Ну что, говорят, тебе всю рожу расквасило и кости переломало... диковинное дело, что тебя совсем не пришибло… Как это тебя угораздило?
Это она приехала навещать больную приятельницу, еле живую!
Он был гвардейским офицером; фамилии и имени его не помню. Служил он при императоре Павле. Вместе с ним находился в том же полку его родственник, с которым он был одних почти лет и очень дружен. Этот приятель его был очень рассеянной жизни, ужасно влюбчив и, полюбив одну молодую девушку, задумал ее увезти. Но девушка хотя и любила молодца, будучи строгих правил, хотела сперва обвенчаться и потом готова была бежать, а не иначе, а влюбленный офицер был уже женат, только жил с женой не вместе, стало быть, ему венчаться было невозможно. Что делать в таком затруднении? Он открылся своему другу. Тот и придумал сыграть комедию: обвенчать приятеля своего на дому, одевшись в священническую ризу.
Предложили молодой девице венчаться по секрету, дома под предлогом, что тайный брак в церкви священник венчать не станет По неопытности своей молодая девушка не поняла, что тут обман, согласилась и в известный день, обвенчавшись со своим мнимым мужем бежала. Он пожил с нею сколько-то времени, она родила дочь, и потом он ее бросил. Не знаю, примирилась ли она с своими родными, только нашлись люди, которыми помогли напасть на след ее мужа, и она узнала что он уже женатый и от живой жены на ней женился. Она подала прошение на высочайшее имя императора Павла, объясняя ему свое горестное положение. Император вошел в положение несчастной молодой девушки которую обманули, и положил замечательное решение: похитителя ее велел разжаловать и сослать, молодую женщину признать имеющею право на фамилию соблазнителя и дочь их законною, а венчавшей офицера постричь в монахи. В резолюции было сказано, что "так как он имеет склонность к духовной жизни, то и послать его в монастырь и постричь в монахи". Сперва молодой человек был, говорят, в отчаянии, но с именным повелением спорить не станешь. Раба Божия отвезли куда-то далеко постригли Он был вне себя от такой неожиданной развязки своего легкомысленного поступка и жил совсем не по-монашески, но потом благодать Божия коснулась его сердца: он раскаялся, пришел и себя, и когда мне его показывали, он был уже немолод и вел жизнь самую строгую, так что многие к нему приходили за советами, и он считался опытным и весьма хорошим старцем.