Наследство
День независимости и Рождество празднуются в декабре. Но если День независимости — это национальный праздник и длится он одни сутки, то Рождеством в кенийской провинции Ньянца называют время пиров и веселья. Время это длится с первого декабря по первое января включительно. У каждой группы деревенских жителей есть собственный праздник, но если он приходится на декабрь, его обычно называют рождественским независимо от точных дат. А потому не было ничего удивительного или необычного в том, что клан покойного Джоджи решил приурочить конец траура к своему декабрьскому празднику. Тем более что декабрь — это время каникул в учебных заведениях, а потому учащиеся могут приехать домой, как и взрослые, которые работают и живут в городах.
Для всего дома это был счастливый, долгожданный день, радостное торжество — для всех, кроме Аны. Она неподвижно сидела у себя в хижине, её худое безжизненное лицо с заплаканными глазами было повернуто к одежде и другим личным вещам Джоджи, которые она привезла с собой, как того требовал обычай. Весь её мир замыкался в тягостных мыслях. Неожиданно в хижину, даже не постучав, влетела Ачупа.
— Я просто заглянула пожелать тебе доброго утра и спросить, как ты себя чувствуешь, — объяснила она.
Ана не успела даже ответить, как Ачупа убежала, чтобы заняться своими обязанностями на кухне — в отдалении показался мзее, глава клана.
Это был высокий седой старик без малого семидесяти лет. Он выглядел очень величественно и приближался размеренной твердой походкой, полный сознания своей важности и своей власти над кланом. На нём была военная форма, гордо украшенная медалями, которые он заслужил в годы Второй мировой войны. Однако в ушах у него висели традиционные медные кольца, а с шеи на грудь ниспадала верёвочка со старым пожелтевшим зубом бегемота. Этот зуб в соседстве с медалями выглядел довольно нелепо, но зато оповещал всех, что мзее некогда убил врага в открытой схватке — и, возможно, с полным на то основанием. Он был истинным воплощением героя как одного, так и другого мира. По пятам за ним шла последняя и самая молодая из его четырёх жён, почти ровесница младшей дочери его первой жены. Она держалась позади, ибо жене не положено идти впереди мужчины, и останавливалась всякий раз, когда он останавливался поговорить с кем-нибудь, но в разговор не вступала. По обычаю глава семьи вышел к нему навстречу и почтительно его приветствовал. Затем его проводили в комнату, и он сел, а его жена села на пол у его ног. Вскоре туда начали сходиться остальные старейшины.
Когда-то Ана была красивой. Высокая, с крутыми крепкими ягодицами, с сильными ногами, ожерельями на шее и белыми ровными верхними зубами, просвет между которыми точно соответствовал тамошним понятиям о красоте, она к тому же получила образование и поэтому была достойна стать женой Джоджи. Молодые жёны и девушки дома сразу сделали её своим кумиром, и никто не мог понять, почему её отец наотрез отказался взять выкуп за невесту, наделённую столькими прекрасными качествами. А когда он пытался объяснить, что думает лишь о том, чтобы его дочь была счастлива в замужестве, все только подивились, при чём тут такая ненужная роскошь. Не понимая и не принимая его точки зрения, большинство просто предпочло забыть про отказ от выкупа, и отец Аны был объявлен «христианским фанатиком».
Старейшины вздохнули с облегчением, когда накануне Ана приехала из города с обоими сыновьями. Во всяком случае, это знак, что в важных делах она готова считаться с требованиями дома. И они от души надеялись, что она полностью поняла скрытый смысл их писем и особенно просьбы привезти мальчиков туда, где погребён их отец. Сыновья радовались, что увидят дедушку и бабушку. Ана же ещё никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой. Впервые ей пришлось переступить порог хижины одной, без Джоджи. В её мозг вихрем неслись мысли, она спрашивала себя, будет ли дом и теперь, без Джоджи, по-прежнему доверять ей, уважать её, считать своей. Как сумеет она разрешить проблемы, неотъемлемые от конца официального траура. Считают ли её ещё членом дома со своим местом в нём, своей ролью? Если бы какая-нибудь из женщин забежала к ней пошептаться, посплетничать, помочь ей понять настроение дома! Но она не находила способа преодолеть отчуждённость, причиной которой были не её личные качества, но её образованность, материальная независимость и то обстоятельство, что она работала вдали от дома. Нередко ей приходилось сдерживать слёзы одиночества и отчаяния, но, спрятавшись от посторонних глаз — вот как в этот день, - она давала им волю. За три месяца тревог, одиночества и горя она исхудала и постарела, однако заботилась о сыновьях и выполняла свои обязанности в конторе с неизменным тщанием.
Вскоре Ана заметила снаружи какую-то суету. Её девери, единокровные братья покойного мужа, возились с упитанным бычком, которого предстояло заколоть к празднику. Тем временем старейшины, соблюдая старинный порядок, продолжали подходить один за другим, и каждый нёс табурет и соломинку для питья. Вскоре все они собрались в комнате её свекрови, где их почтительно усадили, поставив на удобном месте между ними горшок с домашним пивом. Затем они приказали сопровождавшим их жёнам уйти на кухню и, как положено, заняться стряпнёй.
Ана по-прежнему сидела у себя в хижине, зажав в ладонях худое, мокрое от слёз лицо. Торопливо зашла Ачупа, которую прислали за ней.
— Мне велели сказать, чтобы мы шли в хижину твоей свекрови, — объявила она.
Ана ничего другого и не ждала. Она переоделась, поправила платок на голове, утёрла лицо и скоро была готова.
Когда они с Ачупой вошли в комнату, шум разговоров сразу стих. Старейшины — почти все двоюродные и троюродные братья свёкра Аны — смотрели прямо на неё, чего при обычных обстоятельствах, разумеется, делать не стали бы. Ей указали на один из двух табуретов, поставленных у стены напротив мзее, главы клана. Сердце у неё забилось ещё чаще и громче. Подобное ей довелось пережить до этого всего лишь раз, когда она должна была явиться перед лицом отца и дядей и сказать им, что она согласна выйти замуж за Джоджи. А теперь, когда Джоджи не стало, она молилась и надеялась, что заговорит не раньше, ем будет вынуждена, и скажет лишь то, что считает правильным — скажет со всем тем почтением, с каким положено обращаться к старейшинам.
А на кухне пришедшие с мужьями женщины клана, хотя и состязались друг с другом в быстроте и сноровке, торопясь вовремя закончить стряпню, не могли сдержать любопытства и судачили о том, на кого из мужчин пал выбор.
— Кто? Кто? Ты кого назвала?
— Ш-ш! Это Джон. Говорят, Джон!
Тут Асанда, самая старая и самая ревностная хранительница обычаев, подняла брови и обвела остальных удивлённым взглядом.
— Как так? Как могла его мать согласиться, если Джон даже не женат! У него ведь нет своей жены! — сварливо возразила она.
— Ш-ш... Я случайно услышала. Может, я что-нибудь спутала! — быстро сказала Магдалена.
— Но, пожалуй, так и следует, раз Джон у неё один остался. И ей ли не знать, родненькая, что другие жёны могут сделать с твоим хозяйством и положением в доме? Мать Джона сохранит права первой жены, только если Ана с сыновьями останется при ней в семье. А к тому же ей без заработка Аны не обойтись, — равнодушно закончила Асанда.
Напряжённое молчание, воцарившееся в комнате, прервал мзее — седовласый старец, достойно возглавляющий этот большой многоветвистый род. Он откашлялся, показывая, что пора приступать к делу, и остальные повернули к нему головы, отложив соломинки для питья.
— Дочь наша, женщина с северного берега! — ласково сказал он, чтобы привлечь внимание Аны и напомнить ей о старых родовых обычаях, которые связывали их всех воедино, несмотря на то, что она получила образование и сама зарабатывала себе на жизнь. — Конечно, ты знаешь, для чего мы собрались здесь. Мы поручили твоей подруге Ачупе сообщить тебе обо всём. Ты понимаешь, что смерть нашего сына, а твоего мужа, удручила нас и возложила на наши плечи бремя забот. Нам надо позаботиться о его имуществе, о его детях и, разумеется, о тебе. Как тебе известно, он был первенцем дома, и для нас всех очень важно, чтобы после его смерти всё было устроено по обычаю, иначе это дурно скажется на других членах дома. Мы рады, что он оставил нам двоих сыновей — старшего из них следует воспитать так, чтобы он мог со временем заменить его. Мы ждали, что ты, как того требует обычай, изберёшь кого-нибудь из своих деверей и оповестишь нас об этом, но твоя подруга сказала нам, что ты даже говорить про это не хочешь, потому что такого намерения у тебя нет. Не объяснишь ли ты теперь нам сама, почему это так?
— Да, мзее, верно, я не хотела обсуждать это. Но не потому, что готова ослушаться старейшин, и не потому, что гляжу на молодых мужчин дома с пренебрежением, и уж конечно, не потому, что задумала бежать с имуществом старшего сына и его детьми. Я чувствую только, что пока рано решать. Мне нужно время, чтобы ещё подумать, чтобы привести в порядок мои мысли,— умоляюще произнесла Ана.
— Мы с тобой не согласны. Подумай, как ты плачешь по своему покойному мужу, подумай, как ты извелась! Да и детям плохо без отца. Если так пойдёт и дальше, ты не забудешь Джоджи и не приведёшь мысли в порядок. Мы хотим получать согласие на то, чтобы твоим новым мужем стал Джон, родной младший брат Джоджи. Он дал нам слово, что будет хорошо заботиться и о детях, и о тебе. Мы были рады, когда он согласился, так как понимаем, что вам, нынешним образованным женщинам, не нравится, если вас наследуют необразованные мужчины, — докончил мзее, очень довольный собой.
— Но, мзее, мне всё-таки нужно ещё подумать, — с отчаянием сказала Ана. — К тому же я всё это время помогала заботиться о Джоне и хочу, чтобы он продолжал учиться. А мои дети? Они не скоро привыкнут видеть в Джоне отца вместо дяди, как было до сих пор.
— Послушай, дитя моё! — нетерпеливо оборвал её мзее. — Разве ты не видишь, что все мы, как и ты, думаем о благополучии твоих детей? Из-за них мы и настаиваем, чтобы ты как можно скорее сказала «да» и приняла Джона в хижине его брата. Ведь, как того требует обычай, бычок уже заколот, а просяное пиво сварено на славу. Припасено и сухое полено, чтобы Джон затопил очаг, по обычаю наших предков. Он готов по нашему совету войти в дом своего брата сегодня вечером! — Мзее умолк, всем своим видом показывая, что говорить больше не о чем.
Свекровь Аны, тихо сидевшая в углу, не выдержала наплыва чувств и, правильно истолковав решимость на лице невестки, поднялась и начала причитать по умершему сыну. Упрямый отказ Аны подчиниться обычаю для неё оборачивался не только потерей престижа, но и материальным ущербом. Она лишалась всего, и мысль об этом была невыносима. Все, казалось, оцепенели, словно поражённые известием о новой смерти! А старуха прошла через комнату и — неслыханное дело! — села у ног невестки. Продолжая причитать, она заверяла Ану в своей любви к ней и к внукам.
— Позволь Джону стать главным в нашей семье, доченька! Джоджи умер, но Джон жив. Так требует обычай, чтобы в доме всё шло заведённым порядком. Согласись, доченька, согласись! — рыдала она. — Подумай, что ты делаешь со мной, своей старой матерью, с детьми, со всем домом! Доченька, помилосердствуй, согласись, не откажи старухе!
Когда свекровь немного успокоилась, Ана уже твёрдо знала, что ответит ей и старейшинам.
— Мзее, — начала она, обращаясь к главе дома, — я много об этом раздумывала, и вот всё, что я пока могу сказать: я люблю Джона так же, как любила, пока был жив Джоджи, но любить его как мужа я не могу. Обещаю и беру в свидетели всех, кто сейчас здесь, что буду любить мою свекровь и заботиться о ней, как мы с её сыном заботились о ней, пока он был жив. Я буду и дальше платить за обучение Джона и одевать его, если сохраню свою работу. Но то, чего хотите вы... мне нужно ещё время.
Кончив говорить, Ана попрощалась с ними, собралась и уехала с детьми назад в Найроби. Когда машина отъезжала, одни неохотно махали им вслед, но другие стояли, окаменев, не веря своим глазам. Один из старейшин, весельчак и шутник, выразил вслух то, что в эту минуту чувствовали, наверное, все.
— Ну, что же, — сказал он, — Ана и её дети уехали и увезли свои животы. Даже Джоджи взял свой живот с собой! Так сядем же и приступим к еде! Нам ведь надо дожить до утренней зари. Конечно, Ана бессовестно испортила всем праздник, но чего и ждать от нынешних женщин!
Неторопливо жуя, старики недоуменно перешёптывались: «Куда катится мир?» Но мзее решил оделить всех своей мудростью.
— Когда я был молод, такое и в голову бы никому прийти не могло! — откашлявшись, начал он.— Были тогда сваты, которые вместе с её роднёй умели образумить заупрямившуюся женщину в таких вот случаях. Мне не приходилось слышать, чтобы женщина отказала мужчине, молодому чистому бычку, да ещё так! Взять и уйти, уехать в машине нашего сына с его детьми, повернуться к нам спиной у меня на глазах — клянусь именами предков, бесстыдства этой женщине не занимать! Диву даёшься, что школы и работа в городах натворили с нашими женщинами! Клянусь именами предков, откуда нам теперь знать, что она всё ещё принадлежит к нашему дому, а не бегает с чужими, не известными нам мужчинами, даже не потрудившись, по обычаю, возместить нашему дому смерть отца её детей? Можно ли верить, что она вырастит детей так, чтобы они знали и понимали своё место и обязанности в доме, что она не допустит, чтобы чужой мужчина из другого племени, а то и вовсе из другой страны с другими обычаями, проедал вместе с ней богатство нашего сына?.. В моё время, — продолжал старик, — такой упрямой женщине просто давали мужа, у которого хватало силы с ней сладить, и дело с концом! Да, но с ней, с той, кого мы называем невесткой, с той, за кого из нашего дома в её отчий дом не отдали в выкуп даже одну четвероногую скотину, как мы можем сладить с ней? И ведь у неё в городе есть свои начальники помимо мужчин этого дома! Так как же можно сладить с такой женщиной? Они с Джоджи познакомились в школе и говорили только по-английски, точно у них не было родного общего языка. И это всё, что мы знаем ней и о её семье. Ну, и конечно, мы знаем, что их связала «любовь» — самое глупое, самое трусливое, самое женское слово, какое только старейшины слышали от одного из сыновей дома. Вот какой у них был сват — эта самая их любовь, а ведь её не позовёшь, у неё не попросишь помощи в такое время! Мы потеряли власть над Аной. Правительство не разрешит, чтобы её забрали с работы, а попробуй образумить её палкой, так угодишь в тюрьму. Из-за такой-то бесстыжей! Надо учить наших мальчиков остерегаться девчонок вроде неё.
— Ну, а я, — горестно сказала свекровь Аны, — и не отступлюсь. Я знаю Ану. Я буду навещать её в городе, буду посылать к ней Джона погостить, и кто знает... Может быть... может быть, придёт день...
Ну, а что касается Джона, никто никогда не узнал, что он думал и чувствовал — даже своим школьным товарищам он не обмолвился об этом ни словом. Ведь это тоже было бы «неслыханное дело».