Какая феминистка спокойно пройдёт мимо такого заглавия? Действительно, в романе бельгийки Карин Ламбер [Karine Lambert], выпущенном в январе издательством "Фантом Пресс", описана самая настоящая женская коммуна. Основанная балериной Люсетт Мишо много лет назад, она принимает в свои гостеприимные (и совсем не дорогие) стены только квартиросъёмщиц. Ни квартиросъёмщиков. И никаких мужчин. Что? Даже в гости. Даже родных отцов и сыновей. Впрочем, не особенно-то и хотят обычно. Ах, вам требуется позвать водопроводчика? Не утруждайтесь. У нас есть телефон водопроводчи_цы.

– Я видел, как вы выходили из дома…
– Моя подруга уехала, я пока живу в ее квартире.
– А! Значит, и вы туда же… вы из секты!
Это временно.
– Когда-то, давно уже, там и мужчины были. А теперь ни одного не видно. Может, они их убили.
Немудрено, что люди судачат.
– Пока вы ходили за покупками, приезжал фургон электрика.
– Мы его ждали.
– И кто из него вышел – БАБА! Нет, куда катится мир?
Единственное существо мужеска пола, беспрепятственно пересекающее границы Casa Celectina, - это Жан Пьер. Он имеет особый статус. Он - кот, рыжий кот, и этим всё сказано. Жизнь в Небесном доме давно отлажена, но однажды...Однажды всегда наступает однажды, и одна жилица уезжает в Индию, а свою квартиру уступает тридцатилетней Жюльетте, для которой мужчины ещё пока - это сахар, и мёд, и соль, и незнамо какие ещё кулинарные изыски.
На самом деле книга очень милая (что усиливается красотой перевода Н. Хотинской). Очень забавны, например, похождения героини на сайте знакомств. Не просто лёгкое чтение - воздушное, как бывают воздушные пироги. Ешь-ешь, ничего, а потом тяжелеет под ложечкой. Потому что все эти женщины пришли в дом без мужчин не просто так, а потому, что о них вытирали ноги годами и десятилетиями. "Вы поймёте, как жестоко ошибались, когда в старости захотите с кем-то сидеть у камелька, держась за руки!" - запальчиво восклицает Жюльетта, по юности-наивности вряд ли понимая, что статистически у камелька эти женщины сядут либо с дочерью или внучкой, либо с задушевной подругой. Но что-то я не вижу романов, агитирующих читательниц производить на свет девочек или обзаводиться близкими приятельницами. А любовь да, любви нужны агитки. Потом скажут: "Нечего было путать туризм с эмиграцией!"
– Мы не поставили крест на любви.– Любовь, настоящая любовь – это прекрасно.
– Мы поставили крест на безумной надежде ее пережить.
– На русских горках.
– На полигамии.
– На мечте соединить Северный полюс с Южным.
– Мы не хотим каждый день по тысяче раз склеивать осколки.
– Не хотим свихнуться, обнаружив, что он – не тот, кем прикидывался.
– Не хотим ни в ком растворяться, лезть вон из кожи и подрезать себе крылья кому-то в угоду.
– Не хотим, чтобы нас дурачили, ради ласки или нежного слова.
– Не хотим быть смешными.
– Не хотим растратить все нервные клетки и впасть в наркотическую зависимость.
– В любви невозможно себя защитить.
– Единственная защита – воздержание!
ОНИ СУМАСШЕДШИЕ!
– Вас отравили, и поэтому вы объявили голодовку.
– Я не объявила голодовку, Жюльетта, – возражает Симона, – я выбрала другое меню.
– Вы слишком поспешили поставить крест. На земле три миллиарда мужчин. Я не понимаю вашей упертости.
– Никто не понимает. Особенно мужчины, которым невыносима мысль, что можно обойтись без них. «Дом, куда мужчинам вход воспрещен». Они в это не верят, вот и воображают, будто мы фригидны, нам по сто лет и из подбородков у нас торчат волоски.
– А я надеюсь, что когда мне будет сто лет, все равно какой-нибудь мужчина еще будет меня желать, – мечтает вслух Жюльетта.
– Если все женщины откажутся от мужиков, как мы, то этим мачо настанет конец! – заявляет Джузеппина. – Finito! Basta!
– Но чем же вы заменили любовь?
Любовь не заменить ничем!
Они молчат. Словно каждая ждет, что ответит другая. Когда Жюльетта уже думает, что попала в точку, Симона вдруг смотрит ей прямо в глаза:
– Мы не ищем замену любви. Мы заменили иллюзии, ожидание, терзания, зависимость, разочарования, семейную психотерапию и прочее простыми и доступными, милыми сердцу вещами, которые не сдует первый порыв ветра, не разрушит ударившая в голову дурь, не унесет весна.