Удаляющийся образ папы и мамы на железнодорожной платформе в Ганновере
всё те же чемоданы и составы
уносят в ночь огонь топки и дым сигарет
продолжается падение тьмы во тьму
такие прозрачные стояли они на станции
и смертные бездны захлёстывали их берега
как бы мне вновь ухватиться
за ручки этой поклажи
* * *
разве не видишь ты, что по морю смерти меня пригоняет к тебе
не по Стиксу сплавляет — реке благородной мраморного Гадеса
не Харон управляет плотом
на щеках моих ещё локоны брата лежат в чьей смерти жила я
дух его ветром в моих волосах
разве не слышишь ты тишину в послезвучии наших гортаней
неслабеющий нескончаемый крик
тех
от кого осталась ладонь
месившая наши жизни
разве не видишь ты вот за нами стали вагоны
нёсшие нас в тот в самый предрешённый путь
и гудок их венчает нас
столп дымный нам путь указует
к дальним пределам духа.
Перевод: Некод Зингер
Между улицами Яффской и Пророков
1
В городе на Яффской улице
нищие золочёного полдня
задрали тротуар и отстегали тебя
прутьями пронзительного неона
а ты смеялась, вытаскивая
замшевые кошельки,
голубые, зеленоватые, розовые,
из бдительных глаз банкомата
«Всё это только затем,
чтобы прополоскать плоть
на ветру»
Ты запела:
«Пока не вернулось Завтра
во прах
и озёра глаз
не стали пылью
в горах».
2
Сон о полёте всегда в нас,
как рудимент хвоста.
Тайная страсть приводит в движенье
размах ещё бесформенных крыльев во мраке,
выхватывается из плоти ястребиными маховыми перьями.
3
Словно неоновый шок во тьме
изгнание тела из души
в ошалевших от веры дворах
увлечься в их поту за нежностью песка,
на цыпочках
оттаптывая буквы.
4
Розовый, вдруг розовый.
Фисташки, ваниль и лето.
В пальцах горячий песок.
Пинг-понговый шарик клубничного цвета
тает меж всполохами укусов.
5
Ты ведь не бросишь нас вот так:
вóроны с ободранной кожей
висят и стоят
на высоковольтных столбах.
Ты ведь что-нибудь спустишь —
ладонь или лестницу,
старенький гимн,
уж так банальна басня
о мотыльке,
что распалясь сгорел.
6
Нежные, твёрдые формы,
кто сказал, что твёрдость тверда
и нежность нежна,
и что такое вход,
и что есть преданность,
и где точка отточенной твёрдости
в начале нежности?
Вечер как сбежавшее молоко
Все те же улочки и вечер как сбежавшее молоко
разбавленное кровью непременной
как вечная нечистота рождения
распластывает плоть горы
разбегающимся шоссе
И мальчики со сжатыми зубами
караульные в полях вражды и нежности
спусковыми крючками цепляются за небо и землю
и плоть обрезанная прячется в пыли
вечером сбежавшим молоком
И что не сказано кочует между нами
на холме где ветер гонит пыль
вечером сбежавшим молоком
в красную даль
Раав
В преддверии конца и скорого начала
новогодний месяц истончается на глазах
и страх одолевает —
юбилейные трубы обрушат ли стены
городские?
Отворит ли осажденный город проулки свои?
И выйдет ли Раав
спасать спасаться?
Ее окно полыхает на солнце
багряная пряжа надеется белою очнуться
и зерна граната в миске
сияют как камни граната.
Внимательным пальцем считает зерна она
по одному, один к одному —
и когда сольются красные капли воедино
откроется ли нам
и в нынешнем году
Раав?
Карта города ладони
ладонь под уклон разделенного города
с востока разлученного на запад
а линия жизни — под угрозой
а линия счастья — под слоем пепла
отпечатки невиданных пальцев
оставляют сложнейшие узоры
не поддающиеся разгадке
красные как ветер
из окна автомобиля
мчащегося от мизинца к большому пальцу
перед тем как обернется ладонь
чашей холма
и вновь разбросала чаша сия
соцветие пальцев своих
мигающими огнями
на карте ночи
Перевод: Леонид Шваб
Ссылка на публикацию: http://textonly.ru/mood/?issue=14&article=32064