Книга оказалась гораздо лучше, чем я ожидала. Пожалуй, из мемуаристики тех лет - одна из самых интересных, которые я читала. Сравниться может с лучшими вещами Цветаевой.Надежда Мандельштам написала эту книгу в начале 1970-х, ей уже было за 70 лет.
У нее, как она пишет, "антихронологический подход": она не описывает события в строгой последовательности. И это не только рассказ о пережитом, но и рассуждения (и весьма интересные) на самые разные темы: о поэзии и литературе, советском обществе, истории, человеческой природе.
Больше всего она пишет, конечно, о муже, Осипе Мандельштаме. Если вы любите поэзию Мандельштама, то непременно стоит прочитать эту книгу - Надежда Мандельштам много рассказывает о том, как писались разные стихи, объясняет использованные образы и метафоры (а ведь Мандельштам - поэт действительно непростой для понимания). Правда, вы можете разочароваться в нем как в личности - мужем он был так себе, с тираническими замашками. И все же - она любила его и утверждала, что жилось ей с ним легко и весело.
Меня несколько удивила, что она считает его человеком другого поколения, чем она сама. На самом деле он был старше всего на 8 лет - разница, конечно, ощутимая, особенно в молодости, но, по-моему, все-таки не назвать межпоколенческой. Может, дело в том, что он всегда и выглядел, и чувствовал себя старше своих лет, а может, дело в характере их отношений или в том, что переломные революционные годы они встретили на разных возрастных этапах: она - совсем юной, он - хоть и молодым, но уже вполне сформировавшимся человеком.
Его ранняя гибель наложила отпечаток на всю ее дальнейшую судьбу - у вдовы репрессированного было множество сложностей и ограничений, и над ней еще долго нависал дамоклов меч тоталитарной машины уничтожения. Его судьба страшно мучила ее - как он жил последние месяцы в лагере, как успел настрадаться... Ведь она даже толком ничего не знала. У нее не было даже могилы, на которую можно прийти, и о дате смерти она узнала далеко не сразу. Она пишет, что в течение 15-20 лет почти и не жила, так, существовала, и лишь работа над воспоминаниями принесла ей хоть какое-то облегчение.
Также Надежда Мандельштам много пишет и об Анне Ахматовой - они много лет были близкими подругами, до самой смерти Анны Андреевны, поддерживали друг друга, делились общими несчастьями.
Удивительно, жизнь Мандельштам сложилась так, что она была близким человеком для двух выдающихся поэтов, первой читательницей или даже, скорее, слушательницей и для Ахматовой, и для Мандельштама, близко наблюдала процесс создания стихотворений... Поэтому ее суждения о поэзии весьма интересны.
"Работа поэта - самопознание, он всегда ищет "разгадку жизни своей". Я боюсь дебрей философии, но мне кажется, что где-то работа философа и поэта имеет нечто общее. И тот и другой пытаются понять тайну своего "я" в мире вещей, а это возможно лишь путем взаимопроникновения субъекта и объекта. Внешний опыт поэта претворяется в частицу его духа, что-то меняя и обновляя в структуре личности, и тем самым становится предметом поэзии. Мне кажется, что возможно и обратное соотношение во времени: опыт, становясь предметом поэзии, вносит изменение в структуру личности. Иначе говоря, стихотворение, рождаясь и воплощаясь в слова, раскрывает поэту глубинный смысл опыта. Наконец, бывают случаи, когда поэт готовится к опыту и предвосхищает его, тем самым постигая его сущность. Таков поэт, когда он "упражняется в смерти", заранее умирает и останавливает время, чтобы тут же ощутить длящийся миг и вернуться к жизни."
"Не знаю, всюду ли, но здесь, в моей стране, поэзия целительна и животворна, а люди не утратили дара проникаться ее внутренней силой. Здесь убивают за стихи знак неслыханного к ним уважения, потому что здесь еще способны жить стихами."
Кстати, Мандельштам не согласна с термином "Серебряный век":
"Говорят, что народ заслуживает своих правителей. Еще в большей степени он заслуживает своих поэтов."
Кстати, Мандельштам не согласна с термином "Серебряный век":
"Я смотрела "Ярь" - в ней нет ни одной йоты подлинной поэзии, ни одного настоящего слова. У тех, кто превознес ее, должен был быть серьезный внутренний изъян, чтобы допустить такую оценку. В чем заключается этот изъян людей, живших в период, который и сейчас именуется "серебряным веком" русской поэзии? Встает еще один вопрос: действительно ли это был период расцвета искусства, особенно поэзии, второй после эпохи Пушкина, Баратынского и Тютчева? По моему глубокому убеждению - нет."
("Ярь" - книга Сергея Городецкого".)
Ну и, конечно, Мандельштам много размышляет о той страшной эпохе, в которой ей довелось жить. Рассказывает она о том, как вербовали агентуру, и как заставляли людей выдавать "сообщников", и как жилось в постоянном страхе перед "стукачами".
А вот о времени написания книги - начале 1970-х:
"Сейчас переходный момент, и от того, как повернется дальше, зависит все. Есть слабые ростки добра, ослабевшее зло и новое зло, еще набирающее силы. Кто победит завтра, сказать нельзя. И не следует утешать себя тем, что зло ослабело. Оно и ослабевшее способно натворить непоправимые беды. В старину говорили "под занавес"... Необходима невероятная осторожность, чтобы под занавес не совершилось непоправимое, а это может произойти, а также чтобы не прорвалось наверх новое зло, которое готовит новые соблазны и новые слова.
Ну и, конечно, Мандельштам много размышляет о той страшной эпохе, в которой ей довелось жить. Рассказывает она о том, как вербовали агентуру, и как заставляли людей выдавать "сообщников", и как жилось в постоянном страхе перед "стукачами".
"Годы революции - с восемнадцатого по двадцать второй - накатились как стихийное бедствие, обострив в первую очередь чувство текущего времени. Каждый был готов к случайной смерти и потому учился пользоваться минутой. О будущем - какую оно примет форму - думали мало. Единственно, о чем мечтали, это стабилизация, успокоение, остановка невероятного движения, порожденного революцией. Потоки крови лились прямо на улице, перед любым окном. Мы все видели мертвых и пристреленных на мостовых и тротуарах и боялись не случайной пули, а издевательства и предсмертных пыток. Делались невероятные вещи, которые свидетельствовали скорее об одержимости убийством и уничтожением, чем о целеустремленной борьбе."
"Русский бунт, бессмысленный и беспощадный" длился недолго. Отряды вливались в армию с централизованным управлением, демобилизованные возвращались в деревни и в города, чтобы, побурлив, стать военизированными отрядами центральной власти. Мечта о стабилизации, то есть о сильном правительстве, осуществилась. Государство нового типа с первых шагов показало, что оно умеет управлять и обладает новыми методами управления. Общество добровольно пошло на службу к новому государству, потому что оно спасало от народной стихии. В первой половине двадцатого века (не знаю, что сулят последние десятилетия второй половины) приходилось выбирать между двумя немыслимыми вариантами: между бунтом и железным порядком, ради которого отрекались от всех ценностей, материальных и духовных, от личной свободы и от элементарного правосознания. Люди новой формации предпочли железный порядок, а они были в подавляющем большинстве. Они не только замалчивали или воспевали преступления власти, но искренно считали, что так и надо: "пора без дураков". Сейчас, когда жестокости смягчились и количественно приусохли, старики ворчат по своим углам, что народ распускается и напрасно отпустили вожжи.
Они продолжают ценить единомыслие, чем бы оно ни достигалось. Им по душе, когда граждане маршируют, и невдомек, до какого хаоса уже домаршировались. Единственное, чего они хотят, - заткнуть всем рты, чтобы очередь за огурцами стояла молча и никто не смел ворчать. В них еще говорят былой испуг и ужас перед разбушевавшейся стихией, хотя по возрасту большинство любителей порядка не могли в зрелом состоянии видеть стихию. Испуг они всосали с молоком матери."
"Тридцатые и сороковые годы - эпоха полного торжества идеологии, когда уничтожение тех, кто отказался принять ее тезисы, а главное - фразеологию, считалось нормальной охранительной мерой. Сейчас - задним числом - многие называют это время и эти меры "уничтожением пятой колонны". Толпа в те годы дружно приветствовала все "мероприятия", лишь бы ей разрешили подбирать крохи с господского стола. Чем беднее люди, тем легче ими управлять. Они рады и крохам с господского стола. Голод отличный организатор единомыслия."
"Единомыслие появилось не в результате подкупа или террора.
Террор возможен там, где идея террора импонирует людям, подкупить легко только тех, кто стоит с протянутой рукой, единомыслие осуществляется, если люди готовы отказаться от мысли, лишь бы ощутить себя среди единомышленников. В один день такие особи появиться не могут. Для этого нужна длительная подготовка."
А вот о времени написания книги - начале 1970-х:
"Сейчас переходный момент, и от того, как повернется дальше, зависит все. Есть слабые ростки добра, ослабевшее зло и новое зло, еще набирающее силы. Кто победит завтра, сказать нельзя. И не следует утешать себя тем, что зло ослабело. Оно и ослабевшее способно натворить непоправимые беды. В старину говорили "под занавес"... Необходима невероятная осторожность, чтобы под занавес не совершилось непоправимое, а это может произойти, а также чтобы не прорвалось наверх новое зло, которое готовит новые соблазны и новые слова.
Инерция зла чересчур сильна, а добрые силы беспомощны и пассивны. Охранительские массы ничего не охраняют и подчинятся всякому обороту событий. В этом причина сегодняшнего беспокойства, которым охвачены огромные толпы, а вместе с ними и я, старая женщина, которая уже не узнает развязки. В этом мое единственное утешение."
Местами ее мысли перекликаются с идеями Ханны Арендт, хотя вряд ли Мандельштам имела возможность ее читать:
О перспективах осмысления произошедшего в те страшные годы:
Как она была права! Этот момент, по-видимому был действительно упущен, ведь "Нюрнбергского суда" над сталинизмом так и не было...
"Как бы оно ни называлось, мое убеждение сложилось следующим образом: уговаривать убийц, увещевать их или пускаться с ними в рассуждения не имеет никакого смысла - их не пронять ничем. Они непроницаемы для мысли и слова. Им внушает отвращение мысль и слово, а это наше единственное оружие, и недаром его так боятся. Но убийцы сильны только в том случае, когда за ними стоят обыкновенные люди и восторгаются их подвигами и силой, как происходило в первую половину нашего века. Обыкновенные люди, будь то охранительная и ленивая масса или беснующиеся толпы народной революции, доведенные до неистового накала тупостью прежних охранителей, сначала прельщаются новым способом думать и объяснять жизненные явления. Они втягиваются в хитроумные ловушки рассуждений и учатся выворачивать все понятия наизнанку, чтобы оправдать то, что раньше называлось злом. Они начинают поклоняться насилию как единственному способу действовать. Не успев спохватиться, они уже сочувствуют убийцам, подхватывают их лозунги, восхваляют их цели - с виду реальные, а на самом деле мнимые и обманные. Цели не достигаются, они отмирают. Люди перестают им верить, но по инерции продолжает действовать культ силы (у нас был не культ личности, как писали в газетах, а именно культ силы, которая в конце концов оказывается чепухой, петрушкой, комической немощью), а потом остается только голый страх, порожденный злой силой. Нужно начисто побороть страх в себе и бороться за каждую человеческую душу, напоминая человеку, что он человек и тридцать сребреников еще никого не спасли."
О перспективах осмысления произошедшего в те страшные годы:
"В период брожения и распада смысл недавнего прошлого неожиданно проясняется, потому что еще нет равнодушия будущего, но уже рухнула аргументация вчерашнего дня и ложь резко отличается от правды. Надо подводить итоги, когда эпоха, созревавшая в недрах прошлого и не имеющая будущего, полностью исчерпана, а новая еще не началась. Этот момент почти всегда упускается, и люди идут в будущее, не осознав прошлого. Так было всегда, так будет и сейчас."
Как она была права! Этот момент, по-видимому был действительно упущен, ведь "Нюрнбергского суда" над сталинизмом так и не было...
"Тот, кто смотрит из будущего на прошлые события, тоже не может постичь смысла происходившего. Что для нас события прошлого? Пестрота сменяющихся исторических фактов, в которые исследователь привносит какой ему угодно смысл. Будущий исследователь, стремясь к "объективности" и не ощущая боли за людей, воскресит точки зрения всех современников и документы эпохи, стараясь найти "среднюю". Если мир будет существовать, найдутся глубокомысленные ученые, которые исследуют деятельность моих современников, покачают головой, но все же обнаружат некоторые плюсы кровавой эпохи. Плюсы перевесят минусы, потому что груды документов изготовлены специально для будущих "объективных" ученых. Документы облегчат им задачу оправдания и поощрения. Кое-что уцелеет даже из обвинительных материалов, и многие оправдательные послужат для обвинения, потому что они составлялись наспех и самым чудовищным образом. Для оправдания преступлений было, например, вполне достаточно ссылки на авторитет, призывавший к самоистреблению. Но факты на расстоянии бледнеют, пролитая кровь теряет цвет. (Очень нас трогает, что Петр Первый крошил людей? Это ведь не помешало ему стать Великим...) Конкретные случаи забываются, запомнившиеся можно отвести в рубрику "случайность" или обычаи и привычки того ушедшего и не слишком просвещенного века. Можно игнорировать даже события и явления, которые являются символами эпохи, потому что материала всегда хватит, чтобы подкрепить любую точку зрения. В "беспристрастной" науке, именуемой историей, все зависит от точки зрения исследователя Документов хватит с лихвой для чего угодно. Есть большие шансы, что этот ученый будущего будет сторонником всеобщего счастья на земле и, внимательно прочитав Андре Жида, Барбюса, Федина и Фадеева, выведет заключение, что к счастью, конечно, стремились, но иногда прибегали к чересчур энергичным мерам для его достижения. "
Не понадобилось даже ждать много лет для оправдания преступлений историками! Впрочем, скучать по Сталину начали уже на ее памяти...
До ужаса актуально и сейчас... Угроза глобальной войны, никуда не делась, и на часах Судного дня сейчас без трех минут полночь.
Ну и напоследок - понравившаяся мне цитата о судьбе и свободе:
"Любители железобетонных режимов не понимают, что устойчивость и дееспособность общества находятся не в прямой, а в обратной пропорции к усилению диктаторских тенденций власти, а единомыслие - признак омертвения, а не жизни. Поэт Тихонов, говорят, плачется, что при Сталине было больше порядка, а сегодняшние националисты, мнящие себя потомками славянофилов, мечтают о недавнем прошлом (маршировка, постановления, единомыслие) плюс националистическая идейка. Это показывает, что они и не нюхали Хомякова и славянофилов, которые отлично знали, что движущая сила - общество, а не государство, которому следует только осторожно поддерживать порядок и не душить общество. Государство, по Хомякову, только обод бочки, а не железный ободок, которым проломили череп Тициану Табидзе. Я боюсь руситов, которые вытащат железный ободок, чтобы покрепче закрутить его на голове внуков."
В те годы, когда писалась книга, Мандельштам уже готовилась к смерти. Хотя на самом деле ей предстояло прожить еще лет десять. У нее мрачные предчувствия по поводу будущего страны и человечества вообще. Проскальзывают и эсхатологические нотки:
"Теперь стало ясно, что гибель человечества осуществится как дело рук человеческих, то есть будет самоубийством, а не предуготованным концом. Того конца люди, пожалуй, не дождутся и сами себя загубят. Наша единственная надежда - благоразумие начальников, холеных и раскормленных, которым не хочется погибать вместе со всеми. Это и только это отдаляет момент самоубийства. Остальное не во власти простых людей, а поэтов, пророков и Кассандр, как известно, никто никогда не слушает."
"Теперь стало ясно, что гибель человечества осуществится как дело рук человеческих, то есть будет самоубийством, а не предуготованным концом. Того конца люди, пожалуй, не дождутся и сами себя загубят. Наша единственная надежда - благоразумие начальников, холеных и раскормленных, которым не хочется погибать вместе со всеми. Это и только это отдаляет момент самоубийства. Остальное не во власти простых людей, а поэтов, пророков и Кассандр, как известно, никто никогда не слушает."
До ужаса актуально и сейчас... Угроза глобальной войны, никуда не делась, и на часах Судного дня сейчас без трех минут полночь.
Ну и напоследок - понравившаяся мне цитата о судьбе и свободе:
"Проделанный путь ощущается как судьба, но на каждом шагу есть тысячи развилок, тропинок и перекрестков, где можно свернуть, избрав совершенно другой путь. В том, как мы строим жизнь, есть известная социальная обусловленность, потому что каждый живет в определенном историческом отрезке времени, но царство необходимости ограничивается именно этой исторической соотнесенностью, все прочее зависит от нас самих. Свобода неисчерпаема, и даже личность, собственное "я", не есть некая данность, но формируется в течение жизни и в значительной мере сама создает себя в зависимости от избранного пути."
Вот я после мемуаров Галины Вишневской то же думаю о Ростроповиче... Ужасно: гений, передовой человек, борец с системой - и при этом образцово патриархальный муж.
Я вот читала "Воспоминания Розы" Консуэло де Сент-Экзюпери - тоже разочаровалась
Увы, но мемуары дочери, любовницы, ученицы или просто коллеги по работе тоже сойдут :))))
Ну, и возможно это прозвучит не очень по-феминистски, но есть разница - терпеть выкрутасы великого поэта или Кувшинного Рыла.
Им так недолго довелось быть вместе, может быть О.М. со временем стал бы более... равноправным, а не живи они в такое мерзкое время у них была бы возможность иначе вести диалог.
Но какая женщина! Какая сила духа, какой гибкий мускулистый ум, какая неутихающ9ая ярость бойца!
А вообще да, у нее ясный ум и огромная сила духа. Она пишет, что Мандельштам повлиял на нее - возможно. Но совсем нет впечатления, что она как-то растворилась в нем и утратила самостоятельность мышления. У меня сложилось впечатление, что она многое впитала, но при этом осталась сама собой.
Edited at 2016-10-17 08:17 pm (UTC)
А вообще не только мандельштамовские стихи поясняют, например, какими-то фактами из биографий авторов.
Мне у него единственное произведение нравится (конечно, "Бессонница. Гомер.") А между тем здесь, в этом соо (еще раз моя огромная благодарность) мы видели много авторок с куда более мощными строками. Но ни одна жена не писала к ним комментарий. Уж не говоря о том, что, может быть, если бы каждая поэтесса имела мужа, пишущего к ее книгам подробный и вдумчивый комментарий...
А поэтессам, наверно, никогда так не везет...