Форуг ещё не было шестнадцати, когда к ней посватался троюродный брат Парвиз Шапур. Жених был завидный по всем статьям — сотрудник министерства финансов, образованный, очень красивый. Предложение приняли и родители девушки, и сама она, несмотря на то, что жених был старше на десять лет. Дело в том, что Шапур был известным писателем-сатириком и карикатуристом, и интерес к литературе сближал их. В шестнадцать Форуг вышла замуж за троюродного брата, в семнадцать родила сына Камияра. Но счастливой семьи не получилось. Шапур мог быть сколько угодно прогрессивным человеком, сторонником женского равноправия, однако сам хотел семью традиционную: чтобы самому посещать салоны и печататься, а дома чтобы ждала скромная и молчаливая жена с ужином. Есть мнение, что Шапур просто ревновал молодую супругу к её начинающейся поэтической славе. Начались ссоры, прозвучало грозное слово «развод». Форуг была только за, но не хотела отказываться от ребёнка: по иранскому законодательству, дети остаются с отцом. Муж заверил её, что на Камияра претендовать не станет, воспитывай на здоровье. Они развелись, и в тот же день Шапур отвёз ребёнка к своим родителям в провинцию. Ведь ты же обещал!.. А мало ли что я обещал, закон есть закон. Форуг судилась, но безрезультатно. Никаких посещений, никакого общения. Так осталась она в Тегеране без сына, и тяжёлую депрессию заглушала стихами. Её первая книга вышла в 1955 году. Под названием «Пленница».
Форуг Фаррохзад была окружена ореолом скандальности: двадцатилетняя разведённая особа, у которой даже ребёнка забрали, феминистка, живёт одна, свободно путешествует по Европе... в общем, падшее существо. В довершение всего поэтесса познакомилась с режиссёром Эбрахимом Гулестаном, и их загадочные взаимоотношения свели с ума столичных сплетников. Этот женатый мужчина, отец двоих детей за руку ввёл Форуг в мир кино, озадачил проектом документального фильма, и вместе они поехали в Тебриз на съёмки. Очень романтично. Только вот фильм был о колонии прокажённых.
За двенадцать дней работы непосредственно в колонии Форуг подружилась со многими больными. Тяжёлое впечатление на неё произвели здоровые дети, вынужденные оставаться с поражёнными лепрой родителями — родственники отказывались брать их к себе, страшась заразы. Одного мальчика, Хоссейна Мансури, поэтесса усыновила с согласия его отца и матери. Он вырос здоровым, сейчас живёт в Германии, пишет стихи. Фильм, кстати, получил несколько международных наград, что привлекло внимание к колонии и облегчило положение больных и их детей.
Форуг Фаррохзад жила с приёмным сыном в доме своей матери, публиковала один за другим поэтические сборники, с каждым годом всё более экспериментальные и сложные. Погибла она нелепо, в возрасте тридцати двух лет: разбилась на своём автомобиле о каменную стену, чтобы не врезаться в школьный автобус... Регулярно всплывают слухи, что это было самоубийство (хотя наверняка не знает никто). После исламской революции творчество Фаррохзад запретили на более чем десять лет. Её брата Фарейдуна, певца и поэта, выдворили из страны за политические убеждения. Впоследствии он был убит в Германии, преступление до сих пор не раскрыто.
На сегодняшний день Форуг Фаррохзад считается величайшей иранской поэтессой XX века. Вниманию сообщества предлагаются стихи разных лет.
Вспугнутая.
Я не знаю,чего я хочу,
Для чего я кружусь день и ночь напролёт,
Нахожу и теряю,и снова ищу,
И чего мое сердце тревожное ждет.
Я не знаю,зачем я бегу от друзей,
И,скрываясь в своей добровольной тюрьме,
Жадно слушаю шёпот тревоги моей
И увидеть дорогу пытаюсь во тьме.
Я стремлюсь убежать от коварных лжецов,
Что вчера еще нежно дружили со мной,
И с любезной улыбкой мне льстили в лицо,
Чтоб потом опорочить меня за спиной.
К этим людям пришла я с открытой душой,
И они,как цветы,раскрывались в ответ,
Но едва только дверь закрывалась за мной,
Хохотали и камни швыряли мне вслед.
О,нелепое сердце мое,не зови,
Заклинаю тебе,не тоскуй,не жалей!
Брось безумную веру в защиту любви:
В мире злых и чужих ты не встретишь друзей!
Волна.
Ты - морская волна, ты - стремительный шквал,
Непокорный, мятежный прибой,
Ветер смелых надежд, разбиваясь у скал,
Увлекает тебя за собой.
Ты - седой ураган,
Ты - вода в горьком море печали.
В глубине твоих глаз - лучезарные дали.
Горизонта, стянувшего дали.
Ты - волна, ты всегда недоволен собой,
Ты, как ветер, бежишь от себя,
Ты, как черная туча, насыщен грозой,
И гроза не пугает тебя.
О мой Бог! Если б я...
Если бы стала я берегом дальним,
И в ночной тишине поцелуем печальным
Увлекла бы тебя, увлекла бы тебя...
© перевод Н. Воронель
Я с тобой умирала
Я с тобой умирала,
но жить без тебя не могла.
Ты был со мной,
ты в сердце моём читал,
когда неприкаянно
я бродила по мостовой,
ты был со мной,
ты в сердце моём читал.
Ты воробьёв влюблённых
приманивал на окно,
когда уже казалось,
что ночи не будет конца,
ты воробьёв приманивал
на утреннее окно.
Ты возжигал над улицей
лампады свои,
когда уходили дети
и засыпали цветы,
ты возжигал над улицей
лампады свои.
Ты руки свои дарил,
глаза мне дарил,
ласку свою дарил,
когда тосковала я,
ты жизнь мне свою дарил,
щедрый, как день,
тюльпанами поцелуев
волосы покрывал.
И когда мои волосы
замирали от наготы,
собирал губами тюльпаны,
прижимался щекой
к моей трепетавшей груди,
и когда больше не было слов,
ты прижимался щекой
к моей трепетавшей груди,
вслушиваясь в мою кровь,
как со стоном она течёт,
вслушиваясь в мою любовь,
как она умирает в слезах.
Вслушиваясь,
но не замечая меня.
В темноте
В ночи, в кромешной тьме
я позвала тебя.
Безмолвие – в ответ,
лишь занавесок шёлк
вытягивал сквозняк,
лишь бледная звезда
горела в вышине
и гасла в вышине.
Я позвала тебя,
с мольбою позвала,
я в собственных руках
была, как пиала
с прохладным молоком.
Свет голубой звезды
томился за стеклом,
и жалобный напев
струился, словно дым,
над городом цикад
и таял, словно дым.
Всю ночь, всю ночь во мне
какой-то пленный дух
томился по тебе,
боролся и вставал,
но холода струя
его сбивала с ног.
И с сумрачных ветвей
всю ночь текла печаль,
там кто-то ждал тебя,
он звал, он изнемог.
И ветер с высоты
свергался, как обвал.
И деревце моё
влюбилось в этот вихрь,
в бродячий этот шквал.
(с) Перевод Г. Кружкова
Постижение
Капли на стёклах
гаснут.
В окна врывается ночь.
Ночь, переполненная бессмысленными звуками,
ночь ядовитая,
горькая.
Я слушала:
на тёмной и тревожной улице
кто-то растаптывал свою душу,
как гнилой пузырь…
На тёмной и тревожной улице
разрывалась стремительная звезда…
Я слушала…
Пульс бушевал под натиском крови,
и тела,
тело, кажется, разлагалось,
переполненное желаньем…
Я смотрела
в расшатанный свод потолка,
и глаза, словно окаменевшие пауки,
усыхали в немочи.
Всё живое во мне
выпадало в осадок.
Всё живое томилось,
как стоячая вода.
Я слушала…
Я слушала всю свою жизнь.
Мышь выводила
мерзко пронзительную ноту,
и этот крадущийся скрип,
заполняя мгновения,
погружался в безмолвье.
Я была переполнена лишь одним желаньем – желаньем смерти.
Грудь тяжелела, как камень.
И тут приходили на память
те начальные грустные дни,
когда моё тело
ещё ожидало в невинности
чего-то далёкого, нового и странного.
Капли на стёклах
гаснут.
Потягиваются, потягиваются…
Стены рубежей
Снова в этой безмолвной ночи
поднимаются, как растения,
стены моих рубежей
и ограждают от мира
ниву моей любви.
Снова скверна этого города
встревоженной стаей рыб
пересекает мои пределы.
Снова открываются окна
навстречу смердящим запахам наслаждений,
деревья в саду сновидений сбрасывают одежды,
и земля миллионами пор
впитывает влагу месяца.
Теперь подойди,
теперь подойди ко мне и послушай,
как бьётся тревожный тамтам
в глубине моей плоти
и медленно гаснет там.
Я знаю,
я чувствую
тайну мгновений молитвы –
я знаю, теперь даже звезды
предаются любви.
Под покровом ночи
я всего лишь половина, которая жаждет другую,
под покровом ночи
я лью на твои ладони
тяжелые кудри,
как букет африканских цветов.
Вознесёмся,
вознесёмся на ту звезду,
которая на тысячи и тысячи световых лет удалена
от нашей планеты с её остыванием
и ничтожностью!
Там никто
не страшится света.
Моя обитель – это плавучий остров:
на бесконечных просторах небес
я ищу уголок, свободный от скверны и низости.
Возвращайся ко мне,
возвращайся к истокам тела,
к мгновениям, когда ты меня творил, -
возвращайся,
я ещё не досоздана.
Воспаряют над грудью
легчайшие голуби,
и в коконах губ
пробуждаются
мотыльки поцелуев.
Михраб моей плоти
в предвестье
молитвы любви.
Возвращайся ко мне, -
я уже не в силах говорить,
потому что люблю тебя.
Ведь смысл этих слов я люблю тебя
сильней пустяков и привычек.
Возвращайся ко мне,
я уже не в силах говорить.
Пусть же под покровом ночи
мне мужа заменит месяц,
пусть я наполнюсь каплями прошедших дождей,
дыханьем и плотью
так и не родившихся детей,
и, быть может, в моей колыбели от этой любви
появится новый Иисус.
Заводная кукла
Можно и глубже, да,
можно и глубже молчать.
Можно часами смотреть в пустоту,
задыхаться в дыму сигареты,
быть чашкой чая,
тенью на стене
или цветком на ковре.
Можно окостеневшими пальцами
убрать занавеску и тут же увидеть:
идёт дождь,
мальчик под аркой запускает
разноцветного змея,
заезженная повозка, дребезжа,
покидает площадь.
Можно закричать
не своим голосом:
"Я люблю тебя",
можно в крепких руках мужчины
быть здоровой красивой самкой,
скатертью верной плоти,
можно на ложе с бродягой, алкоголиком или сумасшедшим
потерять своё целомудрие,
можно лукаво унизить
высокое таинство,
можно заняться решеньем кроссворда
и заполнить все клетки – очень хорошо! –
в буковок пять или шесть,
душу оставив пустой,
можно стоять у холодного склепа
на коленях, с поникшею головой,
и узреть своего Бога в могиле,
можно положиться на монету,
можно гнить в аскетической келье
и читать книги об отшельниках,
можно множить ноль на другой
и получать то же самое,
можно принимать за бесцветные пуговки стоптанной обуви
твои глаза в коконах гнева,
можно высохнуть, как лужа.
Можно, устыдившись красоты мгновения,
придумать чудесный фокус:
спрятать его трафарет
в долгий ящик,
а в раму опустевшего дня
повесить портрет
то ли преступника, то ли покойника, то ли раба.
Можно завесить такими картинками все дыры в стенах,
можно смешаться с равнодушными лицами,
можно превратиться в заводную куклу
со стеклянными глазами.
Можно соломенное тело,
укутанное в разноцветные блёстки,
уложить поудобней в шкатулку
и дремать там ночами и днями,
а когда тебя чуть погладят,
восклицать:
"Ах, как я счастлива! "
Зеленый кошмар
Целый день, целый день я плакала, глядя в зеркало.
Весна хлынула в мои окна
зеленым кошмаром деревьев,
и тело уже не умещается в коконе одиночества,
и пожухла моя бумажная корона
в этой поверженной стране
без солнца.
Я не могу, я больше уже не могу.
Эта разноголосица улицы, щебет птиц,
и глухие удары тряпичного мяча,
и возгласы ребятишек,
и танец воздушных шаров,
которые, как мыльные пузыри, взвиваются на нитках вверх,
и ветер, и ветер, ходящий ходуном,
как расплавленная магма страсти...
Будто осажденная крепость,
уже безнадежно
обороняется моя вера,
и взывает из старых трещин сердца
честь.
Целый день, целый день смотрела я
в глаза моей жизни,
и они, устрашась этой стойкости,
словно лгунишки,
находили убежище
под ресницами.
Где мой приют?
Неужели все дороги,
как бы ни петляли они,
все равно приводят
в пропасть?
Грош вам цена – вам, словечки наивной лжи!
И тебе – воздержание плоти!
Но если я розу вложу в свои косы,
обрету ли я среди всех бумажных корон
ту высоту, где не будет фальши?
Почему меня заполонил дух пустыни
и магия месяца отдалила меня от верований стаи?
Почему мое сердце не заполнено
и нет во всем мире мне половины?
Почему я стою как вкопанная, хотя чувствую,
что земля уплывает из-под ног?
Почему, почему ожиданья опустошенного тела
не исполнятся огнем любви?
Где мой приют?
Приютите меня – вы, беспокойные светильники!
Вы, дома в утреннем мареве,
когда ароматный дым очага
окутывает солнце над крышами!
Приютите меня – вы, безыскусные женщины!
У вас даже пальчики шевелятся
в согласии с тельцем
благоденствующего зародыша,
а в разрезе рубашки всегда
запах свежего молока.
Где мой приют?
Приютите меня – вы, пылающие очаги, вы, подковы удачи,
вы, перезвоны посуды в оживленной кухне,
вы, завораживающие аккорды швейной машинки,
вы, ежедневные междоусобицы веника и пола,
приютите меня – вы, объятья жаркой любви,
после которой на ложе остаются
капли крови и млечной росы!
Целый день, целый день,
словно утопленницу,
несет меня к огромной туманной скале,
к глубоким морским пещерам,
к внимательным безмолвным рыбам,
и мой позвоночник
натягивается, как тетива, от предощущения смерти.
Я не могу, я больше уже не могу
и пускаюсь в дорогу,
и мое отчаяние только усугубляется моей стойкостью.
И эта весна, и этот зеленый кошмар,
которые хлынули в мое окно,
как бы говорят мне:
"Знай, ты уже никогда не выплывешь,
ты –
утонула".
© Перевод с фарси Виктора Полещука
Пленница
Я жажду тебя и знаю: никогда
Мое любящее сердце не будет биться вместе с твоим.
Ты – чистое светлое небо,
Я... птица-пленница в тесной клетке.
Я мечтаю: настанет мгновение –
И я вылечу из этой безмолвной тюрьмы,
Засмеюсь в лицо тюремщику
И начну жить снова подле
тебя.
Так я думаю, но знаю: никогда
У меня не хватит сил уйти из этой клетки.
Если даже тюремщик отпустит,
У меня не хватит дыхания, чтобы взлететь.
Я та свеча, что горением своего сердца
Воспламеняет развалины.
Если выберу себе в удел угасание,
Я развею свое обиталище.
Жизнь
О жизнь, при всей твоей пустоте
Я все еще переполняюсь тобой.
Я и не думаю порывать эти узы
И не собираюсь убегать от тебя.
Каждая частичка моего бренного тела
Пылает тобой, о горячий стих.
[Я] подобна чистым небесам,
Переполненным вином дней.
Я ищу тебя в тебе,
А не в грезах сновидений.
Я крепко вросла в обе руки твои,
Я наполнена, наполнена красотой.
Жаль тех дней, когда я с гневом
Взирала на тебя, как на врага,
Понапрасну считала тебя обманом,
Отвергала и тратила тебя попусту.
Не замечая, что ты остаешься собой, я,
Словно быстротекущая вода,
Иссякающая в зловещей пыли тлена,
Шла темной дорогой смерти
Я влюблена, влюблена в утреннюю звезду,
Влюблена в бродячие облака,
Влюблена в дождевые дни,
Влюблена во все, что носит твое имя.