В этом году в журнале "Семь искусств" вышла её повесть "Откуда взялась тьма".
В своей последней повести «Откуда взялась тьма» я пыталась найти ответ именно на этот вопрос, вынесенный в заглавие: откуда она взялась? Я пыталась определить те нити, которые ведут от неё (от тьмы) и в настоящее время, нащупать несущие её корни. В рассказах моей родной тёти Лили (Елизаветы Хотиной) «Ёлка» и «Птичка» никаких корней этой тьмы не разглядеть, а видны только её подлые морды, её какие-то почти неземные, не от мира сего проявления: в 1935 и в 1938 годах. А что же было потом и как послевоенное поколение изнывало и карабкалось в этих, казалось бы, навсегда утвердившихся потоках тьмы?
"Однажды её кто-то спросил, как же она могла тогда, такая малявка, расчухать, кто такой сталин и почему этот всеми любимый мог вызвать у неё неприязнь? Чтобы это понять, надо было вспомнить, что это значит – быть именно да, именно малявкой, когда все люди выше её в три раза, как огромные деревья на пути, и она между ними мечется, между этими суконными тенями, чтобы пробиться, наконец, к дверям. А к дверям надо было успеть добежать, чтобы её не вырвало прямо здесь, посреди этого жуткого дома…"
"– Ты не понимаешь, что если чего-то хочешь, то как раз этого и нельзя.
– Почему нельзя, если хочешь? – он с тревогой и недоумением смотрел на неё.
– Потому что это всегда так. Я уже привыкла. Да вот хоть с музыкой – как было. Я её полюбила – а зачем? Я так просила, чтоб мне купили пианино, чтоб музыке учиться, так плакала, а они только смеялись.
– Кто – они?
– Родители. Это потому, что я хотела. Если б не хотела, меня бы нарочно заставляли, как других. Поэтому лучше никогда ничего не хотеть. Понимаешь?
– Не понимаю. Они тебя просто не любят.
Она пожала плечами:
– Все всех не любят".
Это символический реализм, а не бытописание, если что. Мне в случае А.М. нравится балансирование на грани фола: если Гретковская, затрагивая метафизические темы, то и дело скатывается в попсовый нью-эйдж, то здесь всё тоньше.
О гендерной социализации:
вот тут одному писателю примерещилось, что стоял один, как ты бы сказала, дядька, а на самом деле довольно симпатичный студент, и вырезал себя ножницами из всего живого, сияющего мира. Я почему-то вижу сейчас эти ножницы, вижу красное пространство с ярким, острым, бьющим в глаза контуром, и по этому контуру они режут, вырезают – навсегда. У ножниц, которые я сейчас вижу, концы почему-то тупые, закруглённые. И я начинаю завидовать этому студенту, Раскольникову, потому что он как-никак сам производит над собой эту операцию и снаружи режет, по контуру, а из меня те же самые ножницы вырезают что-то изнутри, кромсают что-то внутри, и я не знаю, кто это делает и зачем – ведь не ящер же, хоть ящеры бывали и с пятипалыми лапами.